Веселые ваши друзья - [6]

Шрифт
Интервал

Когда «гражданин Кудеяр», у которого Петька Валет золотые часы украл, падает перед ним на колени и умоляет вернуть украденное, а Петька только смеется в ответ, от такого смеха читателю становится стыдно за героя.

Смех этот свидетельствует, точно бесстрастный медицинский термометр: болен, серьезно болен Петька Валет. Вконец замерзшая у него душа. Бесполезно обращаться к нему с человеческой просьбой, бесполезно взывать к его совести..

Но может, все-таки не совсем бесполезно? Смутился же Петька, когда заведующий приютом спросил у него: «Вор?»

«Покраснел Петька. Сам не знает почему. Чудной какой-то этот Федор Иванович.

— Вор, — отвечает».

Покраснел, но ответил честно. Не все, значит, потеряно для Петьки Валета. Может он стать честным человеком!

Но честным стать нелегко. Когда «гражданин Кудеяр» навещает Петьку в приюте и напоминает о часах, Петька выгоняет его и просит больше к нему не пускать: «Дядя мой. Из сумасшедшего дома».

Однако пробуждение Петькиной совести продолжается, и в третий раз, когда он встречает Кудеяра пьяного, а товарищи Петькины его «повалили и снегом лицо ему набивают», «вдруг Петьке пьяного жалко стало. Что с ним случилось, — только выскочил он из рядов и закричал:

— Ребята! — закричал. — Оставьте!

И все перестали смеяться. И снег бросили.

А Кудеяр Петьку узнал и заорал:

— Мошенник! Часы украл!

И Петька пошел, опустив голову, и все удивлялись, почему он больше песен не поет.

А Петьке стыдно было. Стыдно было, что у пьяного часы украл. Сам удивился: что за черт? Что такое случилось? Откуда такое — стыд?.. Непонятно!..»

Вот теперь уже ясно: Петька близок к выздоровлению. И случайно ли, что в этот примерно момент он ловит себя на том, что неохота ему бежать из приюта…

Ищу рукавицы, а обе за поясом

Хотя повествование в «Часах» ведется не от первого лица, этого как-то не замечаешь. Очень уж активно ведет себя рассказчик: охотно комментирует события, то и дело подтрунивает над Петькой… Чувствуется, что он хорошо знает и самого Петьку, и его старых и новых друзей. Рассказчик с удовольствием наблюдает, как исправляется Петька, как медленно, но верно выходит на правильную дорогу в жизни. Рассказчик понимает его и сочувствует ему с самого начала, и явная (или не слишком явная) улыбка его сопровождает почти все Петькины поступки. По мере исправления Петьки улыбка эта теряет свою иронию — становится просто добродушной. Вспоминаешь юмор гайдаровской «Голубой чашки» или «Чука и Гека».

Но механизм смеха у Пантелеева несколько иной.

Чем же смешна история Петьки Валета? Почему мы смеемся над ней и над ним?

Два крупнейших события происходят в Петькиной жизни.

Во-первых, он «удачно» крадет золотые часы. Во-вторых, попадает в приют, лишающий его возможности этими часами воспользоваться.

Главный источник комизма, возникающий при этом, — в разнице между Петькиным и читательским восприятием событий (хотя читательское восприятие, разумеется, подсказано автором). Самому Петьке кажется, что золотые часы — это величайшее счастье, которое ни в коем случае нельзя упускать, а приют — это проклятие, от которого надо любой ценой (и как можно скорей!) избавляться.

Нам же, напротив, прекрасно видно, что дело обстоит как раз наоборот. Украденные часы — это проклятие, это камень на Петькиной шее, приют же — его спасение и даже счастье.

И чем больше суетится Петька, чем упорней цепляется за свою идею, нелепость которой становится для читателя все ясней, — спрятать часы, а потом потихоньку бежать из приюта, — тем громче мы смеемся над ним, человеком, упорно ищущим рукавицы, которые торчат у него за поясом…

С голодухи…

Но почему автор смеется над Петькой сочувственно, почему его смех нигде не становится сатирически гневным? Ведь как-никак золотые часы украл, да еще у пьяного, когда тот был в беспамятстве. А у того, как выясняется вскоре, детишки маленькие, жена больная…

Может, просто не умеет Пантелеев пользоваться сатирическими красками? Думается, что нет. Если бы авторское возмущение Петькиным поступком было достаточно велико, могла получиться и сатира.

А может, так вышло потому, что Пантелеев и сам когда-то побывал в подобном положении?

Что ж, возможно, и потому. Но не только.

Давайте посмотрим, как и для чего совершает Петька эту кражу.

Мы знакомимся с ним в тот момент, когда ему «есть хотелось и не было денег даже колбасных обрезков купить.

И негде было достать».

Есть-то мальчишке надо. Не помирать же с голоду. А иного выхода, кроме кражи, Петька себе не представляет.

Сегодня — в совсем иное время! — нам хорошо рассуждать: дескать, чего же он растерялся, чудак? Зашел бы в милицию, попросился в детдом или приют…

Но ведь не один Петька — тысячи его сверстников не просились в приют, хотя прекрасно знали о его существовании. Прятались по подвалам и чердакам, грелись в неуютных асфальтовых ямах, отчаянно голодали — а в приют не просились. Почему? Больше всего — по недомыслию, по несознательности своей. По нелепому обывательскому предрассудку (заимствованному у взрослых!), что от милиционеров надо бегать, а не на прием к ним ходить…

Заслуживает ли это сатирического осмеяния?


Еще от автора Сергей Иванович Сивоконь
Юрий Сотник и его герои

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


«На дне» М. Горького

Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века

«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.


Сто русских литераторов. Том третий

Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.