Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе - [49]

В тот день я впервые узнал, что моя милая бабушка Гванца считалась бабушкой всей нашей Сакивары, потому что добрая половина обитателей родилась у неё на руках…

Говорят, будто если умирает старая хозяйка, непременно исчезает из дому кот. И правда, не успели мы похоронить нашу бабушку, как её любимый кот убежал в лес и одичал, охотясь там на птиц.

К концу недели мать разостлала мне постель на том самом топчане, где испустила дух бабушка. Окончив все свои домашние дела, она потушила светильник и улеглась рядом с отцом. А у меня в голове закружились чёрные мысли, и я словно бы увяз в какой-то зияющей тьме. Сон не шёл ко мне. В полночь в наше узкое окошко заглянул луч света; он беспокойно заметался по стенам, словно прыгало какое-то мохнатое чудовище. От ужаса у меня побежали мурашки по коже. Я закричал, — да что там говорить, не закричал, а просто взвыл.

Мама вскочила с постели.

— Что с тобой, детка? Приснилось страшное?

Я не смог признаться ей, чего я испугался, и сказал:

— Да, страшный сон какой-то видел.

Мама встала и принесла кувшин с водой:

— А ну-ка, радость моя, выпей три глоточка! — велела она.

— А почему три?

— Так надо. Пей.

Я отпил, сколько было положено, и вернул кувшин.

Мама тронула меня за руку:

— Что это ты дрожишь, мой мальчик?

— Мама, — сказал я ей, — по стене ползает что-то страшное.

— Это, сынок, свет из окошка. Наверное, луна ныряет в облаках, а здесь её луч играет, и ничего другого. Спи, жизнь моя, спи!

— Мамочка, можно я с тобой лягу?

— Боишься, родимый? Хочешь, я к тебе перелягу?

— Нет, я на этом топчане не хочу, я к тебе в постель хочу.

— Хорошо, миленький, — и она, ласково погладив меня по голове, подошла к отцу:

— Спишь, Амброла?

— А? Что такое?

— Караманчик во сне чего-то испугался, со мной хочет лечь, а ты переберись на его постель.

Наконец, крепко прижавшись к маме, я сладко заснул.

А вскоре, — недаром же говорится: пришла беда — отворяй ворота — мы проводили в последний путь и бабушку Тапло. Похоронили её рядом с той большой плитой, на которой были нарисованы плуг, рог и топор. Все горько плакали, но горше всех — Кучуника бедненький! Ещё бы! Ведь если по покойному деду поминальную трапезу устраивала бабушка Тапло, то теперь для неё этого делать было уже некому. Мой дядя жил далеко и… Словом, несчастный Кучуника плакал навзрыд. Как знать, приведётся ли ему когда-нибудь наесться досыта!

И, признаюсь, грешен и я! Не успели мы воротиться с кладбища, как меня вдруг тоже словно по голове стукнуло: чурчхелы! Кто теперь будет хранить для меня в сундуке чурчхелы? У кого теперь я стану таскать их парами — и слёзы снова полились у меня в три ручья.

— Не плачь больше, детка, хватит! Нельзя приносить с кладбища домой слёзы! — мама приласкала меня и вытерла мне глаза. — Что поделаешь, родимый, видно так уж заведено: бабушки должны уйти, а внуки остаться!

Видите, как часто слёзы бывают обманчивы? Вот она, жизнь… Приходит и уходит, смеётся и плачет…

Часть вторая Истинна только жизнь

Первая исповедь и сломанный топор

Когда мне исполнилось двенадцать, отец объявил мне, что я отныне уже не телёнок, а бычок, и вступил в пору отрочества. Словом, дал мне понять, что миновало время беспечных забав и пора мне впрягаться в ярмо. А ярмо-то, сами знаете, даже свинье не нравится. Правда, я решил не сдаваться, а твёрдо стоять на своих позициях, но куда там!

Теперь, перво-наперво, должен был я посетить священника и исповедаться ему во всех моих прегрешениях.

Накануне этого события мне следовало не спать всю ночь и зажигать для бога свечи. Так велела мама.

Мы с Кечошкой выбрали ночь потеплей и поспокойней и пошли в церковь. Священника там не застали. Прилепив свечи к парадным дверям, мы зажгли их и, в ожидании, пока они догорят, прилегли под раскидистым дубом.

Немного поболтав, мы задремали. Мне приснилось, что я сижу у очага, полено, окутанное пламенем, потрескивает и греет мне бок, но я не могу отойти от огня и кручусь, как шампур. Полено горит и разбрасывает вокруг себя угольки, словно розы. Где-то сердито звонят колокола. Вдали слышатся тревожные крики: «Помогите! Горит!»

Наверное, это я сам горю, но кругом ни души, я один, так кто же видит моё несчастье?

Внезапно меня словно холодной струёй обдало, я в испуге проснулся, смотрю — возле церкви народ шумит и у всех в руках кувшины, и люди льют воду на горящую дверь.

Я тотчас же толкнул Кечошку. Тот вскочил, протёр глаза, но ничего не понял:

— Что случилось?

— Проклятье на нашу голову! Взгляни-ка туда!

— Ай! Вот теперь нам не миновать беды. Люди закидают нас камнями. Надо что-то придумать…

— Давай убежим!

— Нет, лучше сделаем вид, что мы тоже прибежали тушить пожар.

Мне это понравилось. Мы смешались с толпой и тоже стали кричать:

— Скорее! Все сюда! Чёрт пробрался в церковь!

Во время паники никому не пришло в голову узнать, отчего это вдруг загорелась дверь церкви. А церковь была древняя — времён царицы Тамары, и дверь её была из крепкого дуба. Вверху, на выступающей каменной арке было что-то написано. Когда мы с Кечошкой пришли туда на второй день, мы увидели, что от двери остался лишь каменный порог и арка тоже рухнула наземь.