Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе - [36]

За несколько дней до пасхи дед выбрал специально для меня четыре огромных яйца. Два из них он завернул в тряпку и повесил над очагом: продымятся, мол, и станут крепче, два других сварил в известковой воде, обещав мне, что скорлупа их станет твёрдой как камень. Эти яйца, предназначенные для боевой схватки, он положил отдельно, чтобы не смешать с остальными. Ночью перед самой пасхой сквозь сон я услышал, как бабушка вскрикнула. Вокруг темно, ни зги не видно. Послышался сдавленный шёпот:

— Тише, мать, не разбуди ребёнка! Ты что, сдурела?

— Кто-то стрелял в нас! Разве ты не слышал? — сказала бабушка дрожащим голосом.

Мне тоже послышался какой-то треск, но не думаю, чтобы это был выстрел.

— Точно стреляли из ружья! В уши мне так бабахнуло, что я чуть не оглохла.

— А выстрел близко раздался?

— Рядом!

— Не померещилось ли тебе, старая?

— До сих пор мне ещё никогда ничего не мерещилось. За что же вдруг теперь отец небесный прогневался на меня?

— Интересно, кому же это приспичило пугать нас, да ещё перед самым светлым воскресеньем?

— Разве без врагов проживёшь? Столько всяких бездельников шатается повсюду, что… Послушай, часом ты ни с кем не повздорил?

— Я не любитель этого дела, разве ты не знаешь?

— Может, Амброла кого обидел?

— Но мы бы знали об этом!

— Ох, грешный мой язык! Пиран в последнее время всё обходит нас стороной, может, он чем-то недоволен?

— Да полно тебе вздор нести! Ты что, совсем свихнулась? Я ж ему такую избу сколотил, что вся деревня глаза пялит, чем же он может быть недоволен? У него теперь семья — вот и занят по горло!

— Выходит, сам чёрт в нас стрелял? Постой! Куда ты?

— Лучинку зажечь. Выгляну во двор.

— Ни-ни-ни! Не губи меня, не зажигай огня! Может, кто-нибудь в щёлку подглядывает. Как же, посвети ему сердечному! Если в темноте не попал, то теперь прямо в лоб тебе пулю пустит!

— Не лучше ли умереть от пули, чем со страху?

— Ба-бах! — прогремело в это время.

— Батюшки-светы! — взвизгнула бабка, вскочив, — ты жив, отец?

— Не бойся, мать, не попали! Думаешь, из ружья стреляли? Нет, пушку привезли в Сакивару!

Страх передался и мне, я задрожал и заплакал.

— Не плачь, радость моя, в тебя никто не попадёт! — бабушка обняла меня и крепко прижала к себе.

Из другой комнаты примчался встревоженный отец со свечой:

— Что случилось? В чём дело?

— Потуши огонь! — прикрикнула на него бабушка.

— Ой! Лопнули мои пузыри! — воскликнул я.

— Какие ещё пузыри? — открыл рот дед.

Дело в том, что в прошлом году на пасху я видел у Кечошки красный шар. Он привязал его ниткой к пальцу и крутил им над головой. И было это ни что иное, как куриный зоб, очищенный, высушенный и выкрашенный. Поэтому, когда наши резали кур к нынешней пасхе, я, чтобы не отставать от Кечошки, собрал зобы, надул их и сделал себе два таких же шара. Бахвал и забияка Кечо наверняка лопнул бы от злости, увидев невзначай мои шары, и поэтому мне очень хотелось похвастаться ими. Но, заметив, что наша кошка не с добром косится в ту сторону и, опасаясь, как бы она не разорвала их, я подвесил шары на ночь над очагом. А теперь они, превратившись в лохмотья, беспомощно болтались на ниточках. И во всём было виновато тепло: шары нагрелись и… словом, не все выносят большую жару. Шары лопнули, а вот Кечо так и не успел лопнуть от зависти.

Перепуганные дед с бабкой успокоились.

А мне было очень досадно, и я заревел. Правда, горе моё было недолговечным: наглотавшись слёз, я снова заснул, как ни в чём не бывало. Недаром говорят, что детское горе живёт лишь до сна.

Проснулся я поздно.

Бабушка меня принарядила, дала мне в руки корзину, полную красных яиц, и повела с собой в церковь.

Возле церковной ограды собралось людей видимо-невидимо. Бабушка подвела меня к ветхому деревянному кресту, взяла у меня корзину и сложила яйца на бугорке.

Я невольно залюбовался, так красиво заалели яйца в пышно зеленевшей траве.

— Не трогай их, деточка, они ещё не освящены. А потом, пожалуйста, бери сколько хочешь! — предупредила меня бабушка и сама пошла в церковь.

А я остался сидеть на камушке и нетерпеливо ждал, когда появится поп.

«Хоть бы вместо проклятого попа Кирилэ пришла Гульчина, ей-богу, подарю ей три красных яичка!» — подумал я. Но сколько я ни вертел головой, как ни таращил глаза, — её нигде не было видно. Тогда я стал молить бога: пусть хоть поп поскорее придёт и освятит яйца. Но, видимо, Кирилэ не спешил. Однако я был не один: в церковном дворе и крестов достаточно, и красных яиц, а поп все яйца должен освятить. Без его благословения есть пасхальные яйца никак нельзя. Отчего? Кто ж его знает! Словом, так или иначе, но пасхальные яйца заставили меня забыть про жгучий перец, и я снова полюбил красный цвет.

Наконец пришёл Кирилэ. Он начал широко размахивать кадилом, вышагивая меж крестов. Ветер доносил запах ладана и щекотал в носу. Я не любил этот запах, но что было делать, не бросить же яйца на произвол судьбы!

Кроме яиц, на могилах лежала и другая снедь. Когда поп окончил своё бормотанье, он дал знак идущему следом за ним служке, чтобы тот сложил всё в хурджин. Служка собрал разложенную снедь, отгоняя при этом ребят, которые готовы были, словно воробьи на кругу, наброситься на освящённые яички. Подойдя ко мне, Кирилэ услал куда-то своего помощника с полным хурджином, а сам нагнулся, пошептал что-то над моими яйцами и стал их засовывать в карман под рясу.