Веселые человечки: культурные герои советского детства - [125]
Но основная функция Шапокляк соответствует чистому трикстерству — это функция хулигана, реализующего стандартный репертуар подростковых шалостей, таких, как изменение текстов объявлений, воровстово билетов и машин и подмена чужих вещей. Как полагается трикстеру, Шапокляк легко всего добивается, и ей удается то, что вызывает затруднения у главных героев: она организует победу над браконьерами и ремонт школы, ездит без билета и получает школьную форму, в которой отказывают Чебурашке.
Медиируя между взаимно противопоставленными типами советской культуры, Шапокляк выступает и как старорежимный «враг народа», и как педагог, и как школьница, и как хулиган. Ее успешное поведение во всех этих ролях не имеет никакого прагматического смысла и связано с получением удовольствия от самой игры. Таким же представляется ее отношение к языку. Если Чебурашка и Гена пытаются принять для себя выраженные в нем ценности, то Шапокляк, наоборот, совершенно к ним безразлична. Для нее язык оказывается актуальным только постольку, поскольку он может составить предмет хулиганской игры «от противного». Ее речь и поведение строятся на последовательной карнавальной инверсии плохого и хорошего: «Кто людям помогает, тот тратит время зря. / Хорошими делами прославиться нельзя».
По-хулигански играя языком и медиируя между характерными типами советской культуры, Шапокляк их на самом деле проясняет. Указание на общий смысл этой функции Шапокляк предложено в конце третьей серии мультфильма, когда главные герои готовятся сесть в поезд. Гена, которому Шапокляк вернула украденные билеты, спрашивает ее: «А у вас есть билеты?» «Условности!» — отвечает она. Билет, своего рода паспорт пассажира, определяющий его идентичность и принадлежность к коллективу, кажется Гене необходимым. А для Шапокляк он — только условность. В карнавальном обнажении условного характера советского языка и заключается трикстерская функция Шапокляк в мультфильме.
Указание на условный характер языка обрекает на бесперспективность попытки Гены и Чебурашки обнаружить содержательный смысл своего существования и определить, кто они такие «на самом деле». Как указывалось выше, то, что в мультфильме необходимо доминирует советский стилистический регистр языка «общечеловеческих ценностей», только подчеркивает условность любого языка постольку, поскольку советский язык ощущается как заведомо бессодержательный и поэтому демонстративно, образцово условный.
После обсуждения условного характера билетов герои решают разместиться не внутри, а на крыше вагона, где Гена поет песню про голубой вагон. В таком развитии событий выражается символическая близость трех главных героев, основанная на их внеположности нормативным культурным ценностям. В этот момент даже трикстер обретает «человеческое лицо»: несмотря на принципиально игровой характер своего отношения к нормативному языку и на свою теоретическую свободу от него, Шапокляк разделяет с главными героями ощущение экзистенциальной грусти.
В заключение вернемся к главному вопросу статьи о причинах популярности «Чебурашки». Выражая общечеловеческие моральные ценности в позднесоветском идеологическом регистре, мультфильм настраивает зрителей на получение удовольствия от теплых человеческих чувств. Но одновременно с этим «Чебурашка» предлагает также и варианты личностной, языковой, символической и сюжетной реализации зрительского ощущения заброшенности. Это ощущение, как показывает мультфильм, возникает от принципиальной неспособности человека полностью соответствовать нормам традиционной морали, а также от его неспособности вполне воспринимать такую мораль как смыслообразующую и приносящую счастье. Этот второй, экзистенциальный, пласт не осознается широким зрителем, но именно в его бессознательном влиянии и кроется объяснение популярности мультфильма. Не отдавая себе отчета, зрители получают возможность опосредованно реализовать и тем самым облегчить свои переживания, при этом продолжая считать себя причастными к «хорошему и доброму».
Успех мультфильма, таким образом, связан не только и не столько с тем, что он выражает это «хорошее и доброе», — о моральных ценностях можно узнать и из других источников. Важнее в мультфильме то, что он артикулирует необходимо маргинальное положение человека по отношению к языку нормативной морали. Мультфильм предлагает зрителю «друзей по отчуждению» и позволяет ему сублимировать подспудно переживаемую тоску. Именно с этой терапевтической целью зрители и берут с собой из мультфильма Чебурашку, как шуточный образ, облегчающий ощущение бессмысленности бытия.
«НУ, ПОГОДИ!»
Лиля Кагановская
Гонка вооружений, трансгендер и «застой»
Волк и Заяц в кон/подтексте «холодной войны»
Вспоминая свою творческую деятельность на киностудии «Союзмультфильм» в мемуарах, написанных в начале 1990-х годов, Вячеслав Котеночкин защищает «отрицательных персонажей» мультипликационного кино от «чиновников из министерства просвещения». Создать образ положительного героя в мультипликационном кино, пишет Котеночкин, «почти невозможно» — «получится какой-то пряник, сдобная булочка». Но, добавляет Котеночкин:
Сергей Кузнецов — писатель, журналист, культуртрегер. Автор романов «Шкурка бабочки», «Хоровод воды», «Калейдоскоп. Расходные материалы», входивших в длинные и короткие списки всех самых престижных российских литературных премий и переведённых на многие иностранные языки.Роман будет опубликован издательством АСТ (Редакция Елены Шубиной).Благодарим Banke, Goumen & Smirnova Literary Agency за содействие в приобретении прав.
Сергей Кузнецов – журналист, писатель, известный сетевой деятель. Автор романов «Шкурка бабочки», «Нет» (в соавторстве с Линор Горалик), трилогии «Девяностые: сказки».Герои нового романа «Хоровод воды» – современные жители мегаполиса, у них нет практически ничего общего – только ушедшие поколения предков: каждый из них – часть одной большой семьи. Только не все об этом знают…Время, как толща воды, разделяет людей из разных эпох. Среди них – русский дворянин, ставший чекистом, и продавец обувного магазина, женщина-снайпер и когда-то талантливый спившийся художник, бизнесмен-аквариумист и ученый-шестидесятник.
Настоящая книга является первой попыткой создания всеобъемлющей истории русской литературной критики и теории начиная с 1917 года вплоть до постсоветского периода. Ее авторы — коллектив ведущих отечественных и зарубежных историков русской литературы. В книге впервые рассматриваются все основные теории и направления в советской, эмигрантской и постсоветской критике в их взаимосвязях. Рассматривая динамику литературной критики и теории в трех основных сферах — политической, интеллектуальной и институциональной — авторы сосредоточивают внимание на развитии и структуре русской литературной критики, ее изменяющихся функциях и дискурсе.
«Когда-то я мечтал быть рок-звездой. Стоять на сцене, залитой кровью, как Игги Поп или Ник Рок-н-Ролл. Моя мечта сбылась. Я стал серийным убийцей».Интернет-газета рассказывает о преступлениях маньяка-убийцы. Амбициозная журналистка, склонная к мазохизму, ищет экстремального секса. Маньяк убивает снова и снова. Эти двое искали друг друга всю жизнь. Там, где они встретятся, останется лишь пустота и боль. А боль не знает лжи.«Я бы хотел написать книгу, где красота природы и красота смерти слились бы воедино. Эта книга была бы ложью – потому что, когда убиваешь, не думаешь о временах года.
В мире, где главный враг творчества – политкорректность, а чужие эмоции – ходовой товар, где важнейшим из искусств является порнография, а художественная гимнастика ушла в подполье, где тело взрослого человека при желании модифицируется хоть в маленького ребенка, хоть в большого крота, в мире образца 2060 года, жестоком и безумном не менее и не более, чем мир сегодняшний, наступает закат золотого века. Деятели индустрии, навсегда уничтожившей кино, проживают свою, казалось бы, экстравагантную повседневность – и она, как любая повседневность, оборачивается адом.
Знаменитый испанец Артуро Перес-Реверте благословил Сергея Кузнецова на писательские подвиги и не ошибся: романы Кузнецова — образец увлекательной интеллектуальной литературы, в которых комизм переплетается с трагизмом, а напряженная интрига и динамичный сюжет соседствуют с чистой лирикой. …Эти люди считали себя яппи. Они были уверены, что с ними ничего не может случиться. Они ужинали в лучших ресторанах и пили кофе в редких московских кофейнях. Москва, август 1998-го, экономический кризис. Таинственное убийство.
Одну из самых ярких метафор формирования современного западного общества предложил классик социологии Норберт Элиас: он писал об «укрощении» дворянства королевским двором – институцией, сформировавшей сложную систему социальной кодификации, включая определенную манеру поведения. Благодаря дрессуре, которой подвергался европейский человек Нового времени, хорошие манеры впоследствии стали восприниматься как нечто естественное. Метафора Элиаса всплывает всякий раз, когда речь заходит о текстах, в которых фиксируются нормативные модели поведения, будь то учебники хороших манер или книги о домоводстве: все они представляют собой попытку укротить обыденную жизнь, унифицировать и систематизировать часто не связанные друг с другом практики.
Академический консенсус гласит, что внедренный в 1930-е годы соцреализм свел на нет те смелые формальные эксперименты, которые отличали советскую авангардную эстетику. Представленный сборник предлагает усложнить, скорректировать или, возможно, даже переписать этот главенствующий нарратив с помощью своего рода археологических изысканий в сферах музыки, кинематографа, театра и литературы. Вместо того чтобы сосредотачиваться на господствующих тенденциях, авторы книги обращаются к работе малоизвестных аутсайдеров, творчество которых умышленно или по воле случая отклонялось от доминантного художественного метода.
В настоящей монографии представлен ряд очерков, связанных общей идеей культурной диффузии ранних форм земледелия и животноводства, социальной организации и идеологии. Книга основана на обширных этнографических, археологических, фольклорных и лингвистических материалах. Используются также данные молекулярной генетики и палеоантропологии. Теоретическая позиция автора и способы его рассуждений весьма оригинальны, а изложение отличается живостью, прямотой и доходчивостью. Книга будет интересна как специалистам – антропологам, этнологам, историкам, фольклористам и лингвистам, так и широкому кругу читателей, интересующихся древнейшим прошлым человечества и культурой бесписьменных, безгосударственных обществ.
Валькирии… Загадочные существа скандинавской культуры. Мифы викингов о них пытаются возвысить трагедию войны – сделать боль и страдание героическими подвигами. Переплетение реалий земного и загробного мира, древние легенды, сила духа прекрасных воительниц и их личные истории не одно столетие заставляют ученых задуматься о том, кто же такие валькирии и существовали они на самом деле? Опираясь на новейшие исторические, археологические свидетельства и древние захватывающие тексты, автор пытается примирить легенды о чудовищных матерях и ужасающих девах-воительницах с повседневной жизнью этих женщин, показывая их в детские, юные, зрелые годы и на пороге смерти. Джоанна Катрин Фридриксдоттир училась в университетах Рейкьявика и Брайтона, прежде чем получить докторскую степень по средневековой литературе в Оксфордском университете в 2010 году.
Литературу делят на хорошую и плохую, злободневную и нежизнеспособную. Марина Кудимова зашла с неожиданной, кому-то знакомой лишь по святоотеческим творениям стороны — опьянения и трезвения. Речь, разумеется, идет не об употреблении алкоголя, хотя и об этом тоже. Дионисийское начало как основу творчества с античных времен исследовали философы: Ф. Ницше, Вяч, Иванов, Н. Бердяев, Е. Трубецкой и др. О духовной трезвости написано гораздо меньше. Но, по слову преподобного Исихия Иерусалимского: «Трезвение есть твердое водружение помысла ума и стояние его у двери сердца».
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.