Веселое заведение - [45]

И с чего это он вдруг так разленился, задал себе вопрос Нед. Должно быть, из-за Эдди. Она ничего не позволяла ему делать в «Чили-Квин». Он не раз предлагал ей свою помощь, но, постоянно получая отказ, плюнул и с тех пор пальцем о палец не ударил. А ведь было время, когда он хотел приколотить отставшую доску или заново навесить дверь, немного ее подстрогав, чтобы она без усилий и скрипа входила в дверную раму. Но Эдди всякий раз ему говорила, чтобы он оставил это дело. Он и оставил, просто не хотел навязываться. Но он скучал по работе; временами руки у него так и чесались что-нибудь отремонтировать или изготовить какую-нибудь полезную в хозяйстве вещь. Иногда он думал, как это, должно быть, приятно сделать что-нибудь для женщины, которая нуждалась бы в нем и в его помощи.

— Мои сестры тоже шили, — сказал он, взглянув на мозаику из ярких кусочков материи в руках Эммы.

— Большинство женщин шьет. Что тут удивительного? — ответила Эмма.

— Я хочу сказать, они любили это занятие и знали толк в том, что делали. Помнится, в школе мне не давалась геометрия, и Лиззи объясняла мне ее законы, пользуясь элементами лоскутного одеяла, состоявшими из треугольников и прямоугольников.

— В жизни не встречала мужчины, который бы подмечал и ценил такие вещи, — сказала Эмма, поднимая на него глаза. Солнце било ей прямо в лицо, и она заморгала. Несмотря на тени, которые отбрасывали ей на лицо широкие поля шляпы, Нед видел окружавшие ее глаза тонкие морщинки. Такие же морщинки были и в уголках ее рта. «Интересно, — подумал Нед, — сколько ей лет и не вышла ли она из детородного возраста». А потом спросил себя, с какой стати ему лезут в голову подобные мысли.

— Мои родители всегда говорили, что безделье — мать всех пороков и дьявольское наущение, — заметил он, глядя на то, как Эмма управляется со своей иголкой.

— С некоторых пор мне кажется, что я живу исключительно по наущению дьявола, — со вздохом ответила Эмма.

Когда наступил полдень, они остановились на отдых на берегу пересохшей речки, где росло с полдюжины гигантских трехгранных тополей. Других деревьев в пределах видимости не было. Прерия походила на гладкий ковер, вытканный из коричневой шерсти разных оттенков; на горизонте маячило небольшое стадо тонконогих антилоп.

— Какие они грациозные! Так и кажется, что они парят в воздухе, — заметила Эмма.

Нед думал примерно то же самое, и его обрадовало, что красоты прерии не оставили Эмму равнодушной. Он распряг лошадей и дал им напиться из грязного ручейка, с трудом пробивавшего себе дорогу в сухой, растрескавшейся от жары земле. Потом он стреножил лошадей и пустил пастись. Эмма достала из фургона корзинку с провизией, вынула из нее буханку черствого хлеба, кусок твердого сыра, пикули и положила все это на расстеленную в тени салфетку.

— Судя по всему, Уэлкам решила, что мы и питаться должны тоже как нищие фермеры, — сказала она, указывая кивком головы на скудное угощение.

— Уэлкам пора бы утихомириться, а то она слишком много болтает и вечно сует свой нос куда не следует. Можно подумать, это она в доме всем заправляет, — проворчал Нед. — Уверен, не будь она такая работящая, Эдди давно бы уже выставила ее за дверь. — Он достал нож и нарезал хлеб на куски. Потом настругал твердый как камень сыр. — Ничего, сегодня вечером мы с тобой на славу отужинаем в отеле.

— Я вовсе не против ночевки в фургоне. Не стоит привлекать к себе внимание, разбрасываясь деньгами в гостинице, — сказала Эмма.

— Ну, это очень скромный отель, хотя кормят там вполне прилично. Кстати сказать, этому заведению в моем плане отводится определенное место, поскольку задняя дверь у него выводит прямо к банку. Два эти здания отделяют друг от друга не более дюжины шагов. Этот банк так легко взять, что остается только удивляться, почему никто не сделал этого раньше. Нам нужно только спуститься по лестнице, выйти из задней двери, войти в банк, а потом, сделав дело, вернуться в отель. Я уже говорил Эдди, что подломить там кассу проще, чем меду отведать.

— Иногда без забот и меду не отведаешь, — сказала ему Эмма. Голос у нее при этом сделался таким резким и неприятным, что Нед с удивлением поднял на нее глаза. Эмма прожевала кусочек хлеба и, проглотив, добавила: — Ведь как бывает-то? Поднесешь ложку с медом ко рту, а тут откуда ни возьмись — пчелы. Да не одна или две, а целый рой. Тут уж не до меда — знай отмахивайся, чтобы не покусали. — У Неда сложилось такое впечатление, что она говорила, обращаясь скорее к себе, нежели к нему. Нехотя проглотив еще один кусочек хлеба, она поднялась на ноги. — Ты отдыхай, а я пойду прогуляюсь. Так в этом фургоне насиделась, что ноги сводит.

— Почему бы и нет? Прогуляйся. Время терпит. Кроме того, лошади должны отдохнуть, да и я, признаться, вздремнуть не прочь, — сказал Нед. — Часы-то у тебя есть, верно? Если через час не проснусь, приходи меня будить. — Нед растянулся на земле, надвинул на лицо шляпу и через минуту или две уже спал сном праведника.

Когда Эмма его разбудила, он, к большому для себя удивлению, обнаружил, что салфетка и остатки съестных припасов уже уложены в корзину, а лошади взнузданы и впряжены в фургон.