Веселие Руси - [21]

Однако тоже наткнулся на «Ушла. Скоро буду. Дуся». А так как тепераментом и интеллектом интеллигентный человек превосходил Тита и Власа вместе взятых, то он тогда нецензурно выругался, швырнул пакет под дверь и пошел достать мелочи в другое место.

Вот на этом-то пакете и остановилось зрение Тита. Тит и говорит Власу:

— Смотри-ка, чё там?

На что рассудительный Влас отвечает:

— Смотри-ка! Вон видишь — идет по Енисею тихоходная барка «Надежда», на которой мы с тобой оба работали.

Но Тит его не послушал. Он коршуном кинулся к свертку и обнаружил, что бутылки интеллигентного человека уже обе разбитые.

— Об чем ты и сам бы мог догадаться, — сказал Титу рассудительный Влас. И прикрикнул: — А ну-ка не мшись! Смотри-ка лучше на Енисей! Видишь — она уже почти прошла, тихоходная барка «Надежда», на которой мы с тобой оба возили дрова.

Тит воскликнул в ответ:

— Ах, зачем же я буду смотреть на эту падлу-барку и на гада-капитана товарища Кривицкого?

Влас сухо поморщился, а Тит отвел глаза и вздохнул:

— Не смотри на меня, как Ермак на буржуазию, Влас! Всему свету известна твоя доброта, и лишь потому я не смотрю на тебя, как буржуазия на Ермака, Влас! Подумай, что ты делаешь, Влас!? Ведь ты любуешься ничтожной баркой «Надежда», Влас! Ничтожной баркой, спутавшей нам обоим жизнь, Влас!

Так сказал Тит, и Влас был вынужден с ним согласиться.

По инерции они оба все еще глядели на воду, а потом Тит предложил:

— А не прочитать ли нам ту газету, в которой дурак нес бутылки? Может, мы хоть там найдем что-либо полезное или поучительное? А тем временем и Дуська придет.

И они оба взялись читать газету. И вот что из этого вышло.

Они оба читали длинную газету. Читали, читали, читали… Тит со многим соглашался и кивал головой. Влас тоже соглашался, но головой не кивал, потому что у него на шее вскочил фурункул.

То есть, чтение газеты доставило им обоим много радости. Но вот что из этого вышло.

— А все-таки хорошо пишут, — сказал Тит, отбрасывая газету. Мы бы с тобой так никогда не смогли написать.

Наступило гнетущее молчание.

— Как… как? Что ты сказал? Чтобы мы с тобой не смогли так написать? — только и успел вымолвить пораженный Влас. — Чтобы мы с тобой! Орлы! Орлы, которые не боятся никого и ничего на свете! Мы бы с тобой так никогда не смогли написать?

Только и успел вымолвить пораженный Влас, как слезы крупными гроздьями упали из его круглых глаз на землю.

Тит окаменел. А Влас продолжал, скрывая рыданье:

— Теперь я понимаю, почему нас списали с тихоходной барки «Надежда»! Вовсе не потому, что мы оба — бичи! Вовсе не потому! А потому, что ты — сука, а не матрос! Ты согнулся! Ты стал трус! А я остался орел! А ты согнулся!

Тут Тит не выдержал. Подскочил, и они оба стали драться, катаясь в пыли по летней сибирской почве. В непосредственной близости от великой реки Енисей. Осуждаемые взглядами других граждан, постепенно скопившихся у дверей полуподвального помещения в чаянии сдачи пустой посуды.

Так печально закончилось чтение длинной газетной статьи двумя бывшими матросами. А ведь могло оно закончиться совсем по-иному — более светло, более радостно. Но этому помешали вышеописанные зловредные обстоятельства!

А какую они статью читали — я и не знаю, я и забыл. Да и не это важно.

Райская жизнь и вечное блаженство

Шел я как-то тихой красноярской улицей и вдруг услышал чудное пенье. Чудный пресветлый голосок кому-то райскую жизнь обещал и вечное блаженство.

А мне солнцем сильно голову напекло, вот я и присел в тенечке отдохнуть. Присел и совершеннейшим образом заслушался. Певунье соловей подпевал, тополиный листок источал клейкий сок, а по моей руке ползла, готовясь взлететь, божья коровка.

Закончилось чудное пенье, улетела божья коровка, а из высокого окошка деревянного дома высунулась сильно накрашенная куколка.

— Уж вы так славно поете, певунья моя, — льстиво сказал я. — Прямо исключительно с душой поете. Прямо, как Каруза!

— Правда?! Неужели это правда!? — куколка забила в ладоши. — Недаром мне многие говорили, что я вылитая эстрадная певица Лариса Мондрус.

— Успокойтесь! Мондрус давно уехала в Израиль, радость моя. Она там нынче работает в ночных кабаках, о чем мы можем прочесть в газете «Известия». А вы поете, как Каруза, любовь моя. Вам сходу надо на большую сцену.

— А разве вы не поможете мне туда попасть? Разве вы меня теперь туда не устроите?

— Нет, ангел. На сегодняшний день у меня нету связей с большой сценой. На сегодняшний день у меня совершенно нету связей с ней.

— Но ведь вы — антрепренер, — не сдавалась певунья. — Ведь вы, антрепренеры, все можете, если, конечно, захочете.

И она кокетливо повела выщипанной бровью, а я ей сказал, опустив голову:

— К сожалению, я всего лишь скромный товаровед магазина № 15. Могу вас туда устроить сторожихой с последующим обучением на курсах продавцов продовольственных товаров. За все время обучения выплачивается стипендия до сорока рублей в месяц.

Певунья залилась слезами.

— Ах, не надо! Ах, продавщица продовольственных товаров я и сейчас есть! Ах, когда же придет этот… как его антрепренер?! Придет и введет меня в мир искусства!

И она всхлипывала, а я стоял под окошком и бормотал: