Вес в этом мире - [45]

Видишь ли, по-моему, в данный момент это отступает на второй план.

Нет. Нет. Это самое главное. Если ты этого не понимаешь, всему нашему разговору грош цена.

Если ты предпочитаешь, чтобы это было так, пусть будет так; но в таком случае я мало что могу добавить — разве только то, что ты ошибаешься. Твой брак — ты объяснила это очень хорошо — сейчас в состоянии кризиса, и единственным решением является прекращение совместной жизни. Необходимость подталкивает тебя, а привычная любовь привязывает. И тут появление Армстронга оказывается таким же своевременным, как сигнал о помощи в момент какого-нибудь несчастья. Ни больше ни меньше. Это ставит предложение Армстронга на должное место. Оно подоспело весьма кстати, чтобы помочь тебе принять чрезвычайно тяжелое решение. Более того, рассматривая все с такой точки зрения, хотя и вопреки своему общему мнению, я почти готов сказать тебе: поезжай. Но только если ты не обманываешь себя и не придаешь предложению Армстронга больше значения, чем оно имеет. Это просто золотой шанс для того, чтобы сделать первый шаг к принятию весьма болезненного решения. Просто знак судьбы, разве нет?

Ты не понимаешь меня, не понимаешь.

Я прекрасно тебя понимаю.

В этой игре на карту поставлен не мой брак, а моя жизнь. Она движется вперед, как бы толкая перед собой мои личные отношения, и это целиком и полностью отражается на мне. Но главное в этой связке — моя жизнь. Не будь так, я не поняла бы, что мои отношения с Маркосом проваливаются под тяжестью собственного веса, потому что моя жизнь сильнее этих отношений, потому что он больше не может — или не хочет — тянуться за мной, да и я больше не могу требовать от него этого, какие бы ни были у него на то причины. Вот я сказала тебе это, а ты не хочешь понять, тогда как мне все так ясно, так очевидно… именно благодаря своему желанию продолжать, идти дальше я понимаю, что я… не знаю, не знаю, как тебе объяснить.

Ты уже сказала: ты умнее его. И твой талант мешает тебе продолжать жить с ним.

Не будь таким жестоким, прошу тебя, не будь таким дикарем. То, как ты это выразил, настолько ужасно, что я не могу этого вынести. Не могу вынести. Честное слово, мне даже стало страшно.

И почему же это тебя так пугает?

Мне страшно, конечно, страшно.

Уверен, ты знаешь, почему.

Знаю? Что я знаю?

Я это понимаю, как понял бы любой умный человек на моем месте. Это трудно принять, но не понять; спроси себя, почему ты не желаешь это понять.

Я же не такая, как ты. Ты даже не представляешь себе, насколько трудно бывает с тобой иногда. Не доводи меня до сумасшествия. Неужели в тебе нет ни капли сострадания?

К кому? К нему? К тебе, разумеется, нет. Сильные духом не нуждаются в сострадании. Сострадание — мелкое чувство. А меня интересуют только чувства великие: любовь, ненависть, месть, желание власти или знания… Вот в них жизнь действительно достигает своих предельных высот и бьет через край. Там, где царят великие страсти, нет места для мелких чувств — таких, как сострадание или милосердие.

А моя жизнь — разве она не дошла до своего последнего предела?

Вот именно! Вот сейчас ты действительно приближаешься к величию. Так не своди все к вопросу о продолжении учебы. Живи!

Жаль, что ты больше не мой учитель.

Тогда давай покончим с нашими отношениями. Сейчас как раз настал подходящий момент.

С нашими отношениями — вот сейчас мне это стало ясно — покончено уже давно. Чего я не понимаю — так это твоей довольной улыбки. Ты — как астронавт, который вышел из космического корабля, чтобы что-то исправить, от этого исправления зависит дальнейшая судьба корабля, и вот, когда ему удалось сделать все как следует, трос, связывающий его с кораблем, рвется; он плывет в бесконечной пустоте и, удаляясь в вечность, улыбается и машет руками застывшему от ужаса экипажу. Ты удаляешься с каждой минутой — и радуешься этому, но я не понимаю, почему.

В этой сцене, если мне не изменяет память, он сам отцепляется от троса, и неизвестно, что это: акт великодушия, потому что кислорода не хватит на всех, или что-то вроде опьянения космосом, похожее на то, что овладевает ныряльщиками, когда они опускаются ниже определенной глубины.

Значит, тебе же хуже.

Уже почти ночь. Пора домой.

Мне не хочется запираться в четырех стенах. Не могу. Давай вернемся, я захвачу куртку и пойду прогуляться.

Тогда я с тобой.

Послушай. Я думаю, что этот разговор слишком глубоко вонзился в мою жизнь для того, чтобы мы могли продолжать, не причиняя боли себе и друг другу, а у меня нет никакого желания делать это. Не думаю, что ты можешь помочь мне, а это единственное, что мне нужно. Мне нужна даже не помощь — скорее, наверное, сочувствие, утешение… что-то в этом роде; а ты для этого не годишься, потому что ты будешь продолжать вкладывать перст в рану, ты не можешь без этого, страсть превозмогает в тебе здравый ум. Страсть, разумеется, извращенная. В общем, ты уже помог мне, чем мог: взял в клеши и выдавил из меня всю правду, уж это ты умеешь как никто. Точно так же действует и клизма; ты и есть клизма, а когда желаемый эффект достигнут, о ней забывают. Так что до следующего раза, сеньор Клизма, ты истерзал мне желудок, но это было полезно. Теперь я буду понемножку приходить в себя, а когда смогу что-нибудь проглотить, я поем. Одна, это уж точно. Одна.