Весь мир под крылом - [22]

— То ли спирт у тебя, сержант, не настоящий, то ли сало слишком хорошее, нутро обжигает, а хмель не берет.

— Спирт настоящий, — усмехнулся сержант, — просто ты телом на земле, а душой еще в небе, в бою, вот потому и не берет. Посидишь маленько, расслабишься, и возьмет, заснешь как младенец.

— Да, некогда мне расслабляться, мне домой, в часть надо, так что, спасибо за угощение, нужно, как говориться, и честь знать.

— Ну, удачи тебе, капитан. Женя, отвези товарища капитана в часть, заодно получи на складе имущество вот по этому списку, переночуешь там, а потом с технарями приедешь утром, только не раньше девяти, после того, как немцы отбомбятся. Женя внимательно посмотрел список и сказал:

— Петр Сергеевич, так ведь дадут ли все, что в списке?

— Ну, что дадут, то и привезешь, только без телефонного кабеля не возвращайся, мы еще с позапрошлой бомбежки без связи сидим.

Мы ехали по узкой лесной дороге, тонкой нитью связывающей с миром ложный аэродром. Лучики фар, зажатые щелью светомаскировочной маски, плохо освещали путь. Деревья-великаны, встающие из темноты, сплели свои ветви над дорогой, закрывая ее от взора стервятников, парящих в вышине. Машину раскачивало на колдобинах, мерно урчал мотор, поскрипывали рессоры, да тихо позвякивало висящее на фаркопе ведро. Не помню, сколько времени мы ехали, я пытался уснуть, но не мог, хотя и чувствовал страшную усталость, пронизавшую все тело, весь мозг, всю душу.

Хотелось закрыть глаза и забыться, не помнить ничего: ни очереди, прошившей мой самолет, ни горящего «фокке-вульфа», ни охваченных кровавым пламенем облаков на темнеющем небе, ни глаз этого, то ли сержанта, то ли апостола Петра, в которых отразилась боль и скорбь всего мира. Но уснуть я не мог.

По прибытию в часть я направился прямо в столовую, и хотя ужин уже должен был закончиться, я застал там всю нашу группу. Они бурно обсуждали детали минувшего боя. На меня никто не обращал внимания, я тихо прошел и сел на свое место.

Они кого-то поминали, хотя все, кто участвовал в этом бою, были за столом. И тут я заметил стакан, накрытый кусочком хлеба, стоящий на том месте, где сидел я. До меня дошло — они поминали меня! Но ведь я же здесь, среди них! Почему же они меня не видят? А, может быть, меня уже нет, и только моя душа незримо присутствует среди живых? Мне стало жутко и холодно. Что же это был за аэродром? И этот сержант, похожий на апостола Петра. Может быть, я побывал в раю? Или, скорее всего, в аду?

Странное чувство охватило меня, с одной стороны, было жутко присутствовать на собственных поминках, а, с другой стороны, какое-то безумное, неестественное веселье разогревало меня изнутри. Я прислушался к их разговорам. Старший лейтенант, сидящий напротив меня, жестикулировал, показывая ладонями положение самолетов во время боя, это был мой ведомый.

Я-то считал, что его сбили, и винил в этом себя, а он, живой и невредимый, сидел напротив, и рассказывал, как сбили меня. Он видел, как мой самолет пикировал к земле, как врезался он в землю, подняв столб пыли. Но взрыва не было, иногда так бывает, тем более, что мой самолет не горел. Бой был закончен, и они ушли, решив, что я погиб. Но кто же тогда прикрывал меня, когда я атаковал, вывалившийся из облака фоккер? И тут я понял все.

Когда бой был закончен, и моя группа ушла, из-за облака вышла пара «фокке-вульфов», не имеющая отношение к тем, с которыми мы дрались. Я встрял между ведущим и ведомым, именно второй «фоккер» принял я за самолет своего ведомого. «Фокке-вульф» и Ла-5ФН внешне похожи друг на друга, и в запале боя я спутал силуэт «фоккера» с силуэтом «лавочкина», что чуть не сгубило меня.

Чуть не сгубило или сгубило? Живой я, все-таки, или нет? Почему они меня не видят? Я протянул руку к стакану, и сжал его так, что пальцы посинели. Я ощутил прохладу граненого стакана в своей руке, если бы я был только бесплотным духом, то не мог бы держать стакан рукой. Я поднял его, встал, и громко, чтобы все слышали меня, сказал:

— Рано вы меня поминаете! Давай те выпьем за живых!

Я выпил, медленно поставил стакан, и хотел было сесть. Но принятый до этого спирт, и эти последние сто граммов сделали свое дело, меня разобрало, я покачнулся, и рухнул на стул. И тут они все увидели меня, увлеченные обсуждением боя, уверенные в моей гибели, они просто не обращали внимания на мое присутствие.

— Командир! Ты живой! Что с тобой? Ты ранен? — кинулись они все ко мне.

— Нет, ребята, все в порядке, я не ранен, я просто пьян! — ответил я.

— Ого! — воскликнули они, оценив, наконец, мое состояние, — и где же это ты так набрался?

— В аду, — ответил я, но они смеялись, они не поверили мне, а может быть и поверили, ведь они все каждый день возвращались из ада.

Геннадий Дмитриев Одесса — 2008 год