Веруча - [2]

Девушка не преминула спросить:

— К какому же?

— Что думаю об этом я сам? — Гид пожал плечами. — Часть механизма, какой-то машины, которая отслужила свой срок и была выброшена на свалку. Другие части машины оказались пригодными для дальнейшего процесса, возможно, а эта — была выброшена за ненадобностью. Давление научного прогресса, технической эволюции, очень сильно, и все, что морально устаревает, остается за бортом.

Вполне консервативное, здравое объяснение, подумал Дюмарест, как раз в той тональности, которая поможет сбить волну того интереса к этой «тайне», который может возникнуть у посетителей. Кого заинтересует утиль? Дюмарест не пошел за основной группой, а остановился около последнего экспоната, пристально разглядывая его. Определить первоначальное назначение детали было просто невозможно: время скрыло все особенности, которые могли помочь разгадать ее функциональную принадлежность. Однако когда-то эта конструкция была очень сложной, многофункциональной — на этот счет у него не было ни малейшего сомнения, хотя время поработало основательно, уничтожив малейшие детали творения мастера, умершего много веков назад. Эрл понимал, что конструкция детали была сложной, продуманной до мелочей, — об этом свидетельствовал ее «кружевной» металлический рельеф, который наряду с более основательными, тяжелыми частями включал и детали мастерски, виртуозно точны. Такую точность не могла создать природа: это было подвластно лишь рукам человека.

— Старина… — произнес рядом чей-то голос. Девушка, которая так интересовалась им, снова была здесь. — Древность предмета… Вы заметили, как гид постарался обойти этот момент в своих пояснениях?

— Вполне допустимо, что он просто счел незначительным.

— А вы? — Ее голос звучал довольно настойчиво. — Вы интересуетесь прошлым? Творениями минувших веков? Именно для этого вы и пришли сюда, в музей?

Эрл удивился ее настойчивости и любопытству. Была ли это попытка установить более тесные отношения или что-то еще? Внешне она выглядела вполне обычно: студентка, возможно, старающаяся расширить свой кругозор. Но внешность зачастую бывает очень обманчива…

— Просто на улице шел дождь, — объяснил он, — и я в поисках временного укрытия оказался здесь, в музее. А вы?

— Мне просто нечем было заняться, — бесхитростно созналась она. — А в музее можно встретить таких интересных людей! — Ее рука мягко скользнула в его; девушка взяла его под руку и он почувствовал жар ее тела. Блузка, в которую она была одета, была достаточно прозрачна, чтобы дать представление о совершенстве прелестей ее обладательницы…

— Стоит ли нам догонять остальных, или вы уже увидели то, что хотели? — Она настойчиво смотрела ему в глаза.

— А если я вполне доволен?

— Ну, я полагаю, что в дождливый день можно найти массу гораздо более интересных вариантов, чем прозябание в этой лавке древностей, — медленно произнесла она. — Более приятных и ничуть не менее полезных и поучительных. Ну как?

— Гид ждет нас, — ответил он, высвобождая руку и направляясь дальше по галерее.

Гид стоял около обширного пространства, огороженного веревкой, укрепленной на металлических опорах. Внутри этого пространства находился одинокий куб-пьедестал. Гид одной рукой указывал на этот куб, а другую поднял театральным жестом, призывая всех внимать каждому его слову.

— Пожалуйста, посмотрите сюда. — Он недовольно покосился на Дюмареста и девушку, которые с опозданием присоединились к остальным экскурсантам. — То, что вы сейчас имеете счастье наблюдать, есть не что иное, как настоящая тайна веков, разгадку которой не знает ни один из ныне здравствующих корифеев науки. У меня тоже нет ни одной догадки насчет этого таинственного явления… Сначала я попрошу вас лишь об одном: пошире раскрыть глаза, а позже я попытаюсь объяснить, что вы наблюдали. — Он замолчал на мгновение — как актер, ожидающий затаенных вздохов зрителей, — а потом медленно нажал какую-то кнопку. — Внимание! Начали!

Немного позже, когда появилось солнце, их ощущения стали менее острыми, контуры слегка смягчили свою угловатость, клубок радужных полос, казавшийся бесформенно-сумасшедшим, вдруг приобрел вполне конкретные очертания гибнущих, рушащихся под натиском неизвестных внешних сил зданий, улиц, механизмов. Но начало картины было подобно взрыву, вызвавшему у всех зрителей страх, ужас, ощущение опасности и безысходности последствий… Стены беззвучно рушились, погружаясь в бушующее пламя, люди метались в агонии страха и ужаса; природа гибла под натиском внешней слепой силы, которая жгла, крушила, уничтожала… Небо, черно-кровавое, простиралось над всем, словно насмехаясь и кляня одновременно… Руины, камни, крики, безмолвный плач и стенания — на фоне странных переливов света, которые, словно радужный шатер, окутывали дымкой все происходящее…

Город, вдруг подумалось Эрлу, прекрасно отлаженный механизм, который внезапно испытал на себе внешнее насилие стихии — и оказался не в силах ему сопротивляться. Агония смерти.

Эрл шагнул вперед и натолкнулся на невидимый барьер, который держал его, не пуская дальше. Он отчетливо понимал, что это иллюзия, как и только что увиденная им голограмма, но зрелище было настолько достоверным, реальным, осязаемым, что было просто невозможно в одно мгновение вернуться сюда, в этот спокойный мир, не знающий бурь и несчастий.