Версия Барни - [134]

Что ж, с прибытием, поц.

Как это ни парадоксально, но в те дни, когда моя память работает безупречно, мне тяжелее, чем когда она отказывает. Или — иными словами — путешествуя по лабиринтам прошлого, я натыкаюсь на эпизоды, которые помню слишком явственно. Взять, например, хоть Блэра.

Блэр Хоппер (бывший Гауптман) в 1969 году вдруг вырос посреди моей жизни как полип. Объявился у меня на озере, где Мириам, сердце которой всегда обливалось кровью при виде беглых деток, обиженных жен и всякой прочей нечисти, всех привечала. Он пришел дождливым вечером, добыв адрес в «Руководстве для призывников, желающих иммигрировать в Канаду»:

Даже если вы не выбирали Канаду в качестве земли обетованной и все получилось случайно, мы рады приветствовать вас. Мы, добровольные работники Программы противодействия призыву в армию, полагаем, что ваше нежелание участвовать в войне во Вьетнаме носит принципиальный характер и, следовательно, вы когда-нибудь станете выдающимися гражданами.

(Да, чуть не забыл упомянуть о том, что по зверским условиям моего освобождения от Второй Мадам Панофски она получила дом в Хемпстеде со всеми его уютными закоулками, а вот недвижимость в Лаврентийских горах я все-таки отстоял. Первым моим побуждением было избавиться от места якобы совершенного преступления, но, подумав, я сообразил, что это было бы равносильно признанию вины. Так что я, наоборот, сперва разнес весь коттедж в куски, даже стены сломал, а потом все восстановил, поставил красивые стеклянные двери и световые люки, добавил комнаты для детей и кабинеты для себя и Мириам.)

Декорации те же, входит Блэр. Очень хотелось бы написать, что Макс, наш наделенный даром предвидения пес овчарочьей породы, с которым так нравилось играть детишкам, встретил непрошеного гостя рычанием, скалил зубы — но нет, правда состоит в том, что этот четвероногий предатель тут же бросился к нему, виляя хвостом. Честность повелевает мне признать, что Блэр Хоппер, он же Гауптман, в те дни был молодым человеком приятной наружности. Тут ничего не скажешь. А возраста он был скорее Мириам, чем моего, иначе говоря, лет на десять младше меня. Высокий, светловолосый, голубоглазый и широкоплечий. Как ловко на нем сидела бы форма эсэсовца! Но в реальности он был в рубашке, галстуке, светлом летнем костюме в полосочку и мягких туфлях. Прибыл с дарами: бочонком непастеризованного меда, которым снабдила его коммуна в Вермонте, что служила этапом на подпольной трассе перемещения современных беглых рабов, и — ух, красотища! — парой расшитых бисером настоящих индейских мокасин. Я в тот момент посасывал «макаллан» и пригласил его ко мне присоединиться.

— Я бы лучше выпил минералки, — сказал он, — но только если у вас есть уже открытая бутылка.

Вода у нас тогда как раз кончилась, и Мириам заварила ему травяной чай. «Роузхип» назывался, что ли, — не помню.

— Как на границе, осложнений не было? — спросила она.

— Я как турист приехал. В этом костюме я вполне могу сойти за республиканца и члена загородного клуба. Да и дорожных чеков у меня было достаточно — проверили, козлы, не поленились!

— Должен предупредить вас, — сказал я, изображая ледяную вежливость, — что мой отец — полицейский в отставке. Поэтому в нашем доме служащих полиции не называют этим словом.

— Конечно, в этой стране все по-другому, сэр, — сказал он, и его щеки порозовели. — Наверняка и полиция ведет себя здесь прекрасно.

— Ну, честно говоря, не знаю. — И только я хотел выдать какой-нибудь анекдот из раздела «о выходках сыщика Иззи Панофски», как меня перебила Мириам:

— Вам бутерброд с ореховым маслом сделать?

Блэр прибыл в пятницу и пробыл у нас только десять дней, но уже в тот первый уик-энд он старался быть полезным, настойчиво вызывался что-то там мыть и починил ворота, которыми я все обещал заняться, но никак руки не доходили. Когда в кухню залетела оса и я схватился за мухобойку, он с криком «Не надо! Не надо!» как-то умудрился выгнать ее за дверь. Да что там: этот хитрющий мерзавец умел запросто, без напряжения сил и без всяких этих «Черт! Черт! Черт!» открыть банку таблеток аспирина с самой заковыристой, снабженной секретом от детей крышкой, пусть даже ее надо сперва нажать, а уж потом только повернуть. И вот еще что. Я совершенно не обратил внимания на то, как он при виде Мириам встал в стойку и как она, похоже, с удовольствием его знаки внимания принимала.

В воскресенье вечером Мириам спрашивает:

— Тебе разве не надо сегодня ехать в город?

— Да ну, я решил недельку отдохнуть, — отвечаю я как можно более небрежным тоном.

— А как же ваши мужские посиделки за покером в среду вечером?

— Да обойдутся они и без меня разок. А если я кому в офисе понадоблюсь, позвонят сюда.

Обладая естественной прелестью, Мириам пребывала в трогательном неведении о том, какое вокруг нее создается поле притяжения. Я, во всяком случае, мог бы весь остаток жизни любоваться ею в полном счастье и обалдении от того, что прямо здесь, рядом со мной такая красавица; впрочем, ей я старался об этом не говорить. Да и теперь, едва закрою глаза, изо всех сил пытаясь удержать слезы раскаяния, сразу вспоминается, как она кормит Савла — глаза опустит, а ладонью поддерживает его неокрепший пульсирующий затылочек. Вижу, как она учит Майкла читать, превращая это в веселую игру — оба хохочут. Могу зримо представить, как они с Кейт плещутся в ванне. Наглядно представляю себе ее на кухне — возится там, что-то готовит субботним вечером, слушая по радио трансляцию концерта из Метрополитен-опера. Или как она спит в нашей кровати. Или сидит в кресле, читает, длинные ноги скрещены в щиколотках. В дни нашего с ней безоблачного счастья иногда мы договаривались встретиться в баре отеля «Ритц» и вместе куда-нибудь сходить, и тогда я ждал ее за столиком в укромном уголке, чтобы смотреть, как она вплывает в зал — элегантно одетая, невозмутимая, притягивающая взгляды, — вот, наконец увидела: одаривает нежной улыбкой, целует. Ах, Мириам, как томится по тебе мое сердце!