Вершины жизни - [181]

Жизнь пролетариев в первой половине XIX века, как, впрочем, и поныне во всех капиталистических странах, лишена внешнего блеска, заманчивой мишуры, увлекательных приключений, присущих привилегированным классам. Тем труднее писателю воссоздать образы людей «4-го сословия» так, чтобы они полюбились и глубоко взволновали читателей. Маркс еще в сороковых годах прошлого века в «Новой Рейнской газете» писал о том, что литераторы призваны «обвить лавровым венком… грозно-мрачное чело» новых героев. Нам сегодня дана привилегия увенчать лаврами головы революционеров и бунтарей плебеев.

Жизнь героев порабощенных в прошлом классов должна стать одной из основных тем советского исторического революционного романа. История пролетарских революций изобилует героическими личностями и необыкновенными человеческими судьбами. Советская литература не может не отдать им заслуженную дань. Это ее герои.

Советский исторический революционный роман всегда видит прошлое глазами настоящего. Чем выше точка, на которой стоит наблюдатель, чем более передовым является его мировоззрение, тем больше исторической правдивости в книге.

Это не переодевание современников в костюмы прошлого, а подлинное умение видеть и правильно восстанавливать контуры ушедшей эпохи и образы ее героев.

Бывает, что свое реакционное мышление автор переносит в историю. Так поступал, например, Мережковский.

Ни автор современного произведения, пи автор историко-революционного романа, мне думается, не может сойти с наивысших позиций современности, потому что иначе он уничтожит самую сущность своего произведения.

Попытка перестановки во времени отразилась весьма своеобразно на творческой манере большого писателя Л. Фейхтвангера. Он писал в письме о сущности исторического романа: «Я не представляю себе серьезного романиста, которому бы исторические темы служили для чего-нибудь иного, кроме создания известной дистанции».

В некоторых своих исторических полотнах Фейхтвангер стремился по возможности точно отобразить не минувшую, а современную эпоху и перенести субъективные, вполне современные ему взгляды в прошедшие века. Это дало ему возможность создать как бы исторические по жанру, но по сути боевые антифашистские книги.

Так создавалась Фейхтвангером «Иудейская война», рисующая борьбу иудеев с римлянами, а на самом деле отображающая современную автору фашистскую Германию. Его «Испанская баллада» продолжает служить той же цели перенесения современности в историю. Фейхтвангер на фоне прошлого боролся с настоящим.

Но подлинно историческая проза восстает против такого метода. Она не терпит подобного перемещения идей. Получается неубедительное и в основе своей порочное историческое повествование, вводящее читателя в заблуждение. То, что удалось Фейхтвангеру, по-моему, не может стать правилом, это лишь счастливое исключение.

Чрезвычайно опасно в историческом романе злоупотребление словами и выражениями, взятыми из старых летописей и книг: они никогда в действительности не употреблялись в разговоре и были поэтому всегда мертвы.

Вредна также фетишизация костюма, когда писатель устраивает маскарад, облачая своих современников в наряды иной эпохи, весьма поверхностно изученной и поданной как декорация, как фон для такого маскарада.

Есть и другие опасности в работе над историческим романом — перегрузка исторической бутафорией.

Мне вспоминаются слова Гегеля об утомлении от всеобщей истории благодаря массе деталей, мешающих пониманию этой истории. Некоторые исторические романисты столь увлекаются деталями, что явно перенасыщают ими свое произведение. Нигде чувство меры не требуется так, как в исторической прозе.

Желая снять с пьедестала гения и «очеловечить» его, писатель принимается рыться в бытовых мелочах и отыскивать темные пятна в биографии и, что еще хуже, приподнимать портьеру алькова. В результате вместо «очеловечивания» героя получается пошлое принижение его. Например, на Западе появились романы об отдельных периодах жизни Маркса, в которых слишком много внимания уделено чисто интимной стороне жизни. Все это, естественно, вызывает только чувство досады. Порочность подобного замысла писателя приводит к тому, что произведение его перестает быть художественным.

Автор историко-биографических романов, как мне кажется, обязательно должен сам подняться над своей темой, чтобы свободно овладеть ею, а не наоборот — стаскивать вниз своих героев, прикрываясь тем, что ведь они, мол, только люди.

Но менее опасен соблазн приглаживания, канонизации, почти граничащей с культом. Он грозит нам, писателям, пишущим о живых людях, пагубными последствиями. Мы легко можем превратиться в богомазов. Мне случалось слышать о том, что нельзя прикасаться к святыням, что Маркс должен оставаться в сознании людей как бы мраморным изваянием. Говорилось, что тема эта принадлежит только науке и неприкосновенна для романистов.

Когда в «Юности Маркса», пользуясь подлинными документами, я рассказала о том, что первокурсник Карл был присужден к карцеру за участие в дуэли на шпагах и как он вместе с ватагой учащейся молодежи в знак протеста против филистеров и трусливых обывателей разбил стекла уличного фонаря, некоторые редакторы воспротивились и хотели опустить такой эпизод в романе, считая, что это может умалить моего героя. И только вмешательство А. М. Горького привело к тому, что Маркс показан добрым студентом, отважным дуэлянтом в тех случаях, когда надо было заступиться за товарища или сразиться с ханжами и лицемерами.