Славная, незабываемая весна тысяча девятьсот двадцатого года! Она наступила, и жизнь обновлялась не только в природе. Но немало страшного творилось вокруг.
В городе стреляли, резали, грабили беспрерывно. Люди, вернувшиеся с базара, передавали страшную весть о казни комиссара. Чтобы он не мог ничего сказать народу, ему зашили рот, а когда стали вешать, петля оборвалась, и виселицу стали ладить вторично. Кругом раздались голоса: «Довольно! Два раза не наказывают!» У комиссара лопнул шов на окровавленном лице, и большевик стал кричать, что он не боится смерти, что народ непременно победит.
Неспокойно было и по аулам, но уже в феврале пошли обнадеживающие слухи.
То, что говорили теперь, тоже волновало, но по-другому — счастливо, особенно женщин, разлученных с мужьями. Гумару же или Мусе не хотелось верить этим слухам. Не радовали они и несчастную Данизат, невольную пособницу казни мужа, а сейчас терзаемую голосом совести, томимую страхом возмездия.
Да, по-другому запахло в воздухе, если даже Давлет вдруг поправился и стал обходить знакомые дома, напоминать людям о том, что всегда хотел своему ближнему добра. Он снова объявил «колодезные дни». Больше всего Давлет упирал на то, что он ревностный шариатист, сторонник равенства и братства всех мусульман. Эти его слова находили отклик в душах стариков, а ведь вовсе не последнее дело в ауле пользоваться расположением стариков — совести народа.
Дни становились длиннее. Все раньше за горами зарождалась утренняя заря. Все веселее, яснее и шире разливалась она по снегам горных вершин и по кабардинской равнине. Каждый новый день приносил новые свидетельства близких перемен…
К концу марта — ровно год прошел с первого митинга в Шхальмивоко — не оставалось никаких сомнений, что дни белых сочтены.
В час утреннего намаза Думасара с особенным чувством обращала взоры к востоку, к горам, озаренным восходящим солнцем. Да и одна ли Думасара?
Поговаривали, что отряды красных повстанцев, пройдя горными тропами из Чегемского ущелья в Безенги, показались на равнине, и по дорогам будто бы уже можно встретить красных всадников, а многие женщины уже выходят навстречу мужьям.
Поздно ночью по пути в Нальчик домой заехал Астемир.
Весь аул не спал.
Прискакали и другие партизаны, — не было только Казгирея и Аслана, сыновей Баляцо, и это, разумеется, омрачило радость старика, хотя Астемир заверял его, что парни живы и здоровы, вместе с Эльдаром они задержались после боя на станции Муртазово.
Вместе с новыми силами должен подойти и шариатский полк под командованием Казгирея Матханова. Деникинские казаки разбиты наголову. Железная дорога Владикавказ — Минеральные Воды перерезана повстанческими отрядами. В Грозный вступили части Красной Армии.
Астемир и Баляцо много говорили о шариатистах.
— Тоже торопятся, будто их здесь ждет отварная баранья голова. Инал им покажет, чья чаша полная, а чья пустая, — сказал Астемир.
— Инал? — переспросил Баляцо. — Маремканов?
— Да, Инал Маремканов. Он поведет народ. А Баляцо опять сомневался:
— Сделаешь главным неграмотного — худо будет.
— Разве он неграмотный? — позволила себе вступить в разговор Думасара. — Говорят, Инал в России хотел на генерала учиться.
— Чего не болтают… Инала учил Степан Ильич, а потом он сам учился грамоте.
— Вот и плохо, что сам. Разве самому можно научиться? А ну, пойди научись быть муллой… Если бы так грамоту постигали, все были бы учеными муллами.
— Нет, — стоял на своем Астемир. — Вот, например, Эльдар. Кто его учил? А он другой раз знает такое, чего и ученый человек не знает.
— Это действительно так, — готов был согласиться дед Баляцо, — тут нужно верных людей вперед выставлять — большевиков.
— Так мы и сделаем, — прищурился Астемир. — Мы верим тем, кто на своих плечах вынес всю тяжесть. Немножко успокоится — выберем делегатов на съезд, а делегаты — председателя.
Астемир обещал товарищам не задерживаться. То, ради чего он приехал, было сделано — деду Баляцо поручена подготовка к выборам. Легко себе представить, как Баляцо был взволнован и польщен этим доверием. Зато Давлета чувствительно уязвило такое, на его взгляд, необдуманное решение…
Вся страна пришла в необычайное движение. Даже в то лето, когда германский император объявил России войну, даже три года назад, когда в России свергли царя и повсюду началась революция и возвращались с войны солдаты, даже тогда, когда разгорались битвы с Шардановым, Клишбиевым, Шкуро, — даже в ту пору не было в Кабарде такого оживления на дорогах, в аулах, в домах у трудовых людей, какое замечалось теперь.
Нередко вместе с отрядом повстанцев по сырой, скользкой весенней дороге, еще сохраняющей в колеях талый снег, продвигалось небольшое стадо коров или, топоча копытцами, быстро-быстро шла отара. Это красные партизаны гнали скот, захваченный на горных пастбищах князей и уорков.
