Версальский утопленник - [15]

20-го числа текущего месяца в шесть часов утра в гостиницу Санлис, что на улице Дюфур в предместье Сен-Жермен, прибыл неизвестный, очень похожий на почтового служащего, ибо на нем были кожаные штаны до колен, синяя куртка с нашивкой на левой стороне и белый жилет; однако пришел он пешком и не имел сапог, какие носят почтальоны. Неизвестный спросил англичанина, но на вопрос, как имя англичанина, тот не сумел его выговорить и попросил показать ему список всех англичан, остановившихся в гостинице, ибо у него важное письмо, кое он обязан искомому англичанину вручить. Его стали уговаривать оставить письмо в гостинице (дабы между делом просмотреть его), но он сказал, что ему строжайше запрещено оставлять письмо где-либо. В конце концов он передал письмо Жаку Симону, постояльцу сей гостиницы. Похоже, что письмо прибыло из Руана, потому что курьер, который отвозил последний пакет, там и остался и в Париж не вернулся, что весьма рассердило Симона. Он сказал, что у него снова есть письма, которые надо отправить, но он, к счастью, нашел оказию, с которой и отправит их в Руан.

22-го числа Жак Симон много писал и вышел из номера только в одиннадцать утра. Вечером он вернулся раньше обычного и принялся писать. 24-го числа он вышел в девять часов утра и вернулся в десять вечера. Он посещает Воинское кафе, а также кафе на бульварах. Когда его попросили отправить вместе со своими письмами письмо в Кале, он отказал, сказав, что его письма пойдут через Дьепп. На днях Симона спрашивал какой-то слуга, но того не оказалось на месте. Симон также сказал, что, возможно, дела заставят его провести в Париже зиму. Когда с ним начинаешь говорить о войне, он отвечает, что англичане не из пугливых и что они попросили подкрепления и теперь ждут его».

Приписка, сделанная рукой Вержена, была адресована Ленуару:

«Полагаю, сударь, что прийти и арестовать вышеозначенного Жака Симона следует исключительно по ночному времени. Велите тому, на кого будет возложена сия обязанность, не пренебрегать ничем, а главное, собрать все бумаги, для чего необходимо провести самый тщательный обыск. Думаю, до ареста не стоит посвящать в наши планы хозяйку гостиницы. Завтра я буду в Париже; если вы хотите что-нибудь мне сообщить, приходите в управление».

Далее шла приписка Бурдо:

«Сударь, имею честь довести до вашего сведения, что, согласно врученному мне приказу короля, вышеозначенный Жак Симон, проживающий в гостинице Санлис по улице Дюфур Сен-Жермен, арестован в половине первого ночи. В результате обыска, проведенного в номере Симона, в его мешке для ночной рубашки нашли несколько папок, набитых бумагами. Бумаги также обнаружены в ящике комода. Все означенные бумаги опечатаны и доставлены в Бастилию, куда препроводили и Симона. В настоящее время бастильский комиссар занимается разборкой данных бумаг; имею честь и дальше сообщать вам о том, как продвигается расследование».

И далее:

«Сударь, имею честь дать вам отчет о допросе, которому подвергли вышеозначенного Жака Симона, содержащегося в Бастилии с 26-го числа прошлого июня месяца. Как вы уже убедились из донесения комиссара, представить доказательства преступлений, в которых обвиняют Симона, нет никаких возможностей. Тем не менее прилагаю переписанное мною содержание одной из бумаг, найденной у него в папке: „Охота зачахла, не знаешь, что и думать. Если Гораций не перейдет Рубикон, придется искать другие пути“».

В Алансоне старичок-священник вошел в домик почтовой станции, откуда через некоторое время вышел молодой щеголь; щеголь прыгнул в седло и, проверив ездовые качества коня, пришпорил его и поскакал на запад. От Майенна до Ландивизио, через Ламбаль и Сен-Брие, останавливаясь на ночлег только тогда, когда сон валил его с ног, при возможности меняя коня на курьерскую почтовую карету, Николя в наикратчайшие сроки добрался до Бреста.

Свидание с родным краем стало для него истинным счастьем. Карета обладала определенным преимуществом: устроившись на крыше, он мог любоваться окрестными пейзажами. Когда же, сев в седло, он пускал коня в галоп, в лицо ему летел дурманящий аромат цветущего дрока, смешанный с запахами навоза и морской соли; в такие минуты ему казалось, что за спиной у него вырастают крылья. Он завораживал лошадей своими таинственными речами и передавал им свою радость и упоение скоростью. С каждой лошадью он расставался с сожалением. Путь его не омрачили никакие происшествия, а жара, охватившая все королевство, была ему только на руку.

Брест находился на осадном положении, и не будь у него особого пропуска, подписанного Сартином, он вряд ли сумел бы туда проникнуть, ибо все боялись оказаться невольными пособниками английских шпионов. Узнав, как быстрее пройти на рейд, он поднялся на бастион и неожиданно застыл, изумленный открывшейся перед ним панорамой. В лучах заходящего солнца зеркальным блеском сверкали волны, в них купались подвижные тени мачт и корпусов нескольких десятков линейных кораблей; одни, пришвартованные, покачивались у пристани; другие дрейфовали вдоль береговой линии. Это величественное зрелище чем-то напоминало живые картины в волшебном фонаре. Океан и война ждали Николя, и, исполненный мрачной решимости, он поспешил на пристань.