Версальский утопленник - [14]

Кружок друзей, собиравшихся на улице Монмартр, приветствовал чудо внезапного омоложения радостными криками, а доктор Семакгюс беззастенчиво приписал его заботам, которыми он окружил почтенного магистрата. Герой же дня постановил, что ежедневный прием стаканчика жаньерского вина, дивного напитка, полученного из винограда, выращенного на берегах Луары, вполне может заменить любой эликсир долголетия.

В последние дни перед отъездом Николя наконец осознал, что его ждет. Он ехал на войну, и при мысли об этом в нем начинала закипать кровь его отца: с незапамятных времен война являлась основным занятием мужчин из рода Ранреев. Пред взором его представали портреты героических предков, развешанные на стенах замка Ранрей. Однако в сердце медленно закрадывалась глухая тревога. Он не боялся смерти, и ни само слово, ни связанные с ним ужасы не пугали его, ибо курносая нередко являлась к нему и отступала только в последний момент. Но его неотлучно преследовали страхи, внушенные рассказами Семакгюса, в прошлом корабельного хирурга: не боясь погибнуть, прославив свое имя, он боялся навсегда остаться изуродованным или искалеченным… К тому же уехать на войну означало оставить за собой сына Луи, Эме д’Арране и всех своих друзей. Переполненный печальными мыслями, он решил избавиться от них весьма банальным способом: привести в порядок собственные дела. Вспомнив нужные слова и формулировки, выученные наизусть во время работы клерком у нотариуса в Ренне, он написал завещание, где упомянул всех, и приложил к нему три письма — сестре Изабелле, ставшей монахиней монастыря Фонтевро, сыну Луи и Антуанетте Гобле — Сатин. Исполнителем своей воли и опекуном своего несовершеннолетнего сына он назначал господина де Лаборда, бывшего первого служителя королевской опочивальни покойного короля, а ныне генерального откупщика. Приготовления сыграли свою роль. В заботах о близких он позабыл собственные тревоги и спокойно попрощался со всеми, словно отбывал в одну из своих таинственных командировок, которых за время его работы следователем по особым делам было немало. По крайней мере, так выглядел его отъезд для сына, Эме и остальных друзей, что, в сущности, было недалеко от истины. Только Бурдо знал, куда и зачем он отбывает.

Мэтра Вашона мобилизовали для срочного пошива мундира. Впрочем, на скромность портного можно было положиться: он дал бы убить себя за Николя, коего почитал как божество, ибо тот рассказал о нем королю. Почтенный ремесленник подобрал необходимые материалы, отыскал недостающие и принялся срочно кроить и шить синий фрак, черные панталоны и красный камзол, расшитый золотом и окантованный золотым шнуром.

Наконец, еще раз поговорив с Сартином, вручившим ему королевские приказы для адмирала д’Орвилье, и нежно простившись с Эме, утром 22 июля 1778 года, в праздник святой Марии Магдалины, Николя, загримированный под священника, в сутане и с белыми брыжами, засеменил, опираясь на тросточку, к курьерской почтовой карете, направлявшейся в сторону Бреста. Его багаж неведомыми ему путями уже отправился в путь, а чтобы обмануть английских шпионов, если те вздумают следить за Николя, несколько всадников в полицейском облачении разными дорогами отправились в сторону побережья. Когда почтенный священник собирался садиться в карету, рядом с ним внезапно возник переносной нужник. Решив облегчить мочевой пузырь перед тряской дорогой, священник, кряхтя, забрался под клеенчатый плащ. Там Сортирнос украдкой протянул комиссару несколько листков, шепнув на ухо, что листки эти только что доставил Рабуин, а тому их передал Бурдо. Когда столица осталась далеко позади, Николя развернул отчет, составленный его помощником на основании донесения агентов, и, прочитав его, пришел в растерянность:

«В прошлом месяце, то есть в июне, 15-го числа, в гостинице Санлис, что на улице Дюфур, остановился иностранец по имени Жак Симон. Он назвался голландцем, приехавшим из Брюсселя, однако он больше похож на англичанина; к тому же он постоянно интересуется англичанами, в речах его звучат английские имена и он поддерживает переписку с островным королевством; тем не менее он прекрасно говорит по-французски. Намереваясь пробыть всего две недели, он неожиданно решил снять номер на два месяца и заплатил вперед. Редко покидая комнату, он постоянно пишет — ведет записи сразу в нескольких тетрадках, сшитых вместе, а перед уходом убирает тетрадки в ящик стола, а ящик запирает на ключ. Когда однажды он забыл забрать ключ от ящика, мы просмотрели его записи и выяснили, что пишет он на английском. Чтобы не пользоваться своей печатью, он использует печать хозяйки гостиницы, оная же хозяйка заметила, что постоялец часто запечатывает пухлые пакеты. Однажды он пожаловался ей, что, каждый раз отправляя письмо, он боится, что печать сломают, а пакет вскроют. Чтобы избежать этого, он примерно две недели назад отправил какого-то человека из Дьеппа в Лондон с толстыми пакетами, предварительно подробно расспросив хозяйку, обыскивают ли людей на границе королевства, и добавил, что было бы досадно подвергать такому риску письма, отправленные с курьером. Курьера же незадолго до отъезда видели в кафе у Александра, что на бульварах, в обществе Жака Симона; они сидели за столиком в самом дальнем углу.