Версальская история - [11]

Потом Куп крепко обнял Лиз на прощание и наполовину в шутку, наполовину всерьез пригласил возвращаться к нему, как только ей надоест быть замужней дамой. В глубине души он надеялся, что очень скоро так и произойдет. Теряя Лиз, он как будто терял одновременно и очень близкого человека, и лучшего друга.

Садясь в машину, Лиз не сдержалась и расплакалась. Она искренне любила Теда, но не представляла себе жизни без Купера. За годы, что она проработала у него. Куп стал для нее всем: лучшим другом, братом, сыном, ее героем. Она почти обожествляла его, и ей потребовалась вся ее сила, все мужество и решимость, чтобы сначала согласиться на брак с Тедом, а потом еще и сообщить об этом Купу. Из-за этого Лиз целую неделю почти не спала, и все сегодняшнее утро — пока она ждала возвращения Купа — ее не покидало ощущение, что она вот-вот потеряет сознание. Лиз была даже благодарна Эйбу, который немного отвлек ее от мрачных мыслей.

Лиз была так расстроена, что, выезжая из ворот особняка, едва не врезалась в двигавшийся по улице автомобиль. Только теперь она осознала, насколько сильно подействовало на нее расставание с Купом. Уйти от него было равнозначно тому, чтобы покинуть монастырь — или заново родиться на свет. Что ж, оставалось только надеяться, что она приняла правильное решение и никогда не пожалеет об этом.

Когда Лиз ушла, Куп вернулся в библиотеку, налил себе еще один бокал шампанского и сделал хороший глоток. Все еще держа бокал в руке, он медленно поднялся по лестнице на второй этаж и направился к своей спальне. В коридоре ему встретилась миниатюрная женщина в белой униформе горничной. Спереди на платье красовалось большое красное пятно — не то кетчуп, не то суп с помидорами. Черные волосы горничной были заплетены в длинную косу, достававшую почти до талии, глаза прятались за темными очками. Горничная пылесосила ковровую дорожку и что-то напевала себе под нос.

— Это ты — Палома? — с любопытством осведомился Куп.

Он был совершенно уверен, что видит девушку в первый раз. Впрочем, он тут же подумал, что лучше бы он вообще ее не видел. На ногах горничной он увидел пушистые тапочки «под леопарда» и поморщился.

— Да, мистер Инслу? — В том, как она держалась, было что-то очень независимое и гордое. Горничная и не подумала снять очки; она лишь повернулась к нему, и Куп, не видя ее глаз, не мог понять, как она выглядит. Он даже не мог сказать, сколько ей лет; в конце концов он решил, что Паломе, скорее всего, далеко за тридцать.

— Моя фамилия произносится «Уинслоу», — поправил он. — Я вижу, с вами стряслась какая-то неприятность? — И Куп указал па пятно, которое имело такую форму, словно кто-то швырнул в Палому куском пиццы.

— У нас на обед быть эспагетти, мистар Инслу. Я уронить ложку на форма, а запасная у меня нет. Здесь нет.

— Вкусные, должно быть, были спагетти, — заметил Куп, обходя застывшую на дороге горничную. Он все еще думал о Лиз, но теперь к этим мыслям прибавились и другие заботы. Интересно, что будет с его вещами, если эта Палома возьмется за ними ухаживать? И с домом? Что будет с ним самим?

Куп тихо отворил дверь спальни, вошел и закрыл ее за собой. Палома, провожавшая его взглядом, шумно вздохнула и закатила глаза. Сегодня Куп впервые заговорил с ней, однако, если судить по тому немногому, что она о нем знала, он был человеком не особенно приятным. Паломе, во всяком случае, он ни капельки не нравился. Этот семидесятилетний самовлюбленный донжуан встречался с девушками, которые годились ему во внучки, и был эгоистом до мозга костей. Его обаяние совсем не трогало Палому, поэтому она считала, что и любовницы Купа ищут в нем только корысти.

Нет, положительно он ей не нравился.

Придя к такому выводу, Палома еще раз вздохнула и продолжила пылесосить ковер. Как и Куп, она была не особенно рада тому обстоятельству, что после увольнения всей прислуги они останутся в доме практически вдвоем. Но делать было нечего; только ее не уволил этот старый морщинистый гусак — бухгалтер Купа, и Палома не собиралась с ним спорить. В Сан-Сальвадоре у нее осталось слишком много родственников, в том числе — больная мать, которых Паломе приходилось содержать, и поэтому деньги ей были очень нужны, даже если это означало, что ей придется обслуживать таких типов, как этот мистер Шишка-На-Ровном-Месте.

Глава 2

Марк Фридмен подписывал последние бумаги, которые подал ему риелтор, и чувствовал, как сердце его сжимается от боли. Дом, его дом, с которым он только что расстался, был в продаже каких-нибудь тринадцать дней — даже меньше, чем две недели. За него дали очень хорошую цену, но Марка это не радовало. Оглядывая голые стены и пустые комнаты, в которых он и его семья прожили десять счастливых лет, он снова переживал крушение всех надежд.

Сначала он хотел оставить дом за собой, но Дженнет велела ему продать его, как только она переедет в Нью-Йорк.

Именно тогда Марк понял: что бы Дженнет ни говорила, она уже никогда не вернется к нему. О том, что она от него уходит, Дженнет объявила всего за две недели до своего отъезда, а буквально вчера ее адвокат позвонил адвокату Марка, чтобы обсудить условия развода. За какой-то месяц вся его жизнь обратилась в прах, в ничто, и он остался один на обломках былого счастья. Даже обломков было всего ничего. Детей Дженнет забрала с собой, мебель Марк тоже отдал ей, и сейчас вещи были уже на пути в Нью-Йорк, а теперь у него не стало и дома. Сам Марк жил в отеле неподалеку от своего офиса и каждый раз, просыпаясь по утрам, жалел, что не умер во сне. В данной ситуации это было для него, наверное, самым лучшим выходом.