Вероятность смерти - [2]

- Да. Она увидит далекие планеты и их спутники. Она будет это видеть не собственными глазами, потому что у мнемокопии нет глаз, точнее, их очень много, столько, сколько автоматов, передающих ей свои наблюдения. Она возьмет пробы с поверхности планеты, вернее, это сделают автоматы, которые сообщат ей результаты анализов...

- И мнемокопия все это запомнит?

- Не только запомнит, но проанализирует, сделает выводы и в форме пучка волн вышлет на Землю. - Они дойдут до солнечной системы, когда мы... - Когда от тебя, профессор, и от меня не останется ни малейшего следа на этой планете.

- И, несмотря на это?..

- Да. Наши потомки примут эти волны и будут знать все об Антаресе.

- Понимаю, - тихо сказал профессор.

Опустив на руки седую голову, он смотрел на моего андроида. Я взглянул туда же, но андроид стоял неподвижно, и только вечернее солнце, бросая косые лучи, зажгло яркие блики на его панцире.

Наконец профессор нарушил затянувшееся молчание:

- Они, кажется, мыслят быстрее, чем мы, люди. - Да, быстрее, - подтвердил я. - В механическом проводнике сигнал идет гораздо быстрее, чем в нервном волокне. - Значит, они мыслят лучше? - Просто они в состоянии перебрать большее количество вариантов.

- Я это и имею в виду.

Он снова замолчал, а мне показалось, что он все время кружит вокруг темы, о которой не решается заговорить.

- Кроме того, у мнемокопии будет гораздо больше времени для размышлений, чем у нас, людей, неизбежно ограниченных продолжительностью нашей жизни, - добавил я.

- Да... Впрочем, все равно я скажу тебе, - решился, наконец, профессор. Теперь он смотрел на меня своими старческими, поблекшими глазами. - Семь лет я бьюсь над решением проблемы, быть может, самой интересной из всех, какие я решал в жизни. Речь идет о магнитно-химическом уравнении клетки... - Он замолчал и выжидающе посмотрел на меня. - Тебе это ни о чем не говорит - продолжал он, улыбнувшись. - Мне всегда кажется, что магнитно- химическое уравнение клетки должно заинтересовать всех, а в действительности, кроме нескольких сотен специалистов, никто ничего об этом не знает, и никого это не волнует... Во всяком случае, для меня это очень важный вопрос. Но именно теперь, на седьмом году, я понял, что взялся за это уравнение слишком поздно...

- Не понимаю. Почему слишком поздно? - прервал я.

- Ты не понимаешь и не можешь понять. Ты еще молод. Так вот, в определенном возрасте все проблемы становятся слишком сложными. Это, разумеется, субъективное ощущение, потому что проблемы остаются теми же, но наша способность рассуждать... Неприятное дело... - он запнулся.

- Понимаю, к чему ты клонишь. Это будет невозможно, сказал я решительно.

- Но почему? Скажи мне, почему? Ведь мнемокопия, которая мыслит гораздо быстрее, чем человек, способна решить проблему.

- Но результаты она сможет сообщить только с Антареса.

- Я мог бы ее спросить еще перед отлетом. - Это невозможно. - Почему?

- Я тебе не скажу, но поверь мне, что это невозможно.

- Не понимаю. Ведь можно разблокировать мнемокопию и спросить...

- Теоретически можно, но я этого не сделаю. Последствия могли бы быть слишком серьезными.

- Последствия? Не понимаю.

Он действительно не понимал и не поверил бы, даже если бы я стал ему объяснять.

- Тебе придется поверить моему слову, слову кибернетика, - добавил я.

Но он не поверил...

Космолет кружил почти по круговой орбите. Мы приближались к зоне околоземного пространства. Из этой зоны вылетают к звездам корабли. Если бы не монотонно тикающий радарный индикатор, измерявший уменьшающееся расстояние, могло бы показаться, что мы висим на одном месте, над огромным зеленоватым шаром Земли. Кроме нас, в ракете рядами стояли автоматы, длинный ряд одинаковых черных глыб. Профессор молчал. Он молчал во время полета и молчал, когда мы во главе колонны автоматов проходили по мрачным фосфоресцирующим голубым светом коридорам космолета. Зал транспозиции находился в самом центре корабля. Когда мы вошли, загорелся рефлектор, осветив белую поверхность стола, от которого к стенам зала шли толстые пучки проводов. Профессор вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул. Он подошел к столу. Автоматы тем временем заняли места у пультов. Потом огни погасли, вспыхнули разноцветные контрольные лампочки. Горел только рефлектор, освещая лежащего профессора и его седые волосы.

- Тебе не будет больно, - сказал я. Не знаю, понял он и вообще слушал ли меня. Он закрыл глаза и, кажется, уже спал. Потом я видел его мозг, пульсирующий в такт ударам сердца. Я отошел, и к нему со всех сторон двинулись автоматы. Они окружили стол тесным кольцом и стояли так несколько секунд, склонившись в молчании. Замигали контрольные лампочки. Транспозиция энграммов началась.

По черным толстым кабелям плыли импульсы тока: мысли, воспоминания, впечатления. Какая-то лужайка, пахнущая летним дождем, белый налет, оседающий на дно пробирки, грохот двигателей стартующей ракеты, потом запах остекленевшего от жара бетона и сознание, что кто-то улетел... Импульсы... миллионы импульсов... ничего больше, только импульсы. Проходили секунды. Тысячи энграммов переходили в мнемокопию. Безликая сеть получала детство, училась читать, переживала первую любовь, писала научные труды, старела, становилась профессором.