Вернуться в сказку - [351]

Они сидят так довольно долго — просто молчат, ничего друг другу не говорят. Восьмилетний ребёнок уверен, что им и не нужно что-то говорить друг другу для того, чтобы чувствовать себя комфортно — напротив, лучше лишний раз помолчать вот так, полюбоваться природой, ночным небом или огоньком из камина. А ещё лучше — залезть Эдуарду под бок, прижаться, свернуться комочком и заснуть… Честно говоря, мальчик делал бы это почаще, но… Спина Эдди затекает от долгого лежания в одной позе, а пошевелиться он боится, чтобы не разбудить младшего брата…

Они сидят и молчат довольно долго — наверное, уже скоро придётся снова ехать в Академию, встречаться с глупыми одноклассниками, которые возомнили себя его друзьями, снисходительно им улыбаться и про себя мечтать как можно скорее уехать сюда — в Соколиные горы. К вечно всё понимающему брату, к горам, к горным тропинкам, пению пичужек, к холодной речке, в которой Эдуард всегда запрещал ему купаться, и к тихому потрескиванию камина. К вот таким вот безмолвным посиделкам на солнышке, к тихому смеху, чтению вдвоём красочных книжек и, вообще, к той жизни, что у ребёнка всегда ассоциировалась с домом… Он привык к такой тихой размеренной жизни, в которой почти никогда не было места чему-то новому. Привык к тишине, к уюту, чувствовавшемуся даже в подгоревшей каше и бесформенных свитерах, привык к детским глупым книжкам, которые брат продолжал читать ему несмотря на то, что мальчик уже давно мог читать сам, да и предпочитал куда более серьёзные книги, чем какие-то глупые бессмысленные сказки… Но разве можно отказаться от вечера с чтением какой-нибудь очередной истории о принцах, эльфах, драконах? Ребёнок, правда, куда больше в последнее время любил читать про преступников, пиратов или детективов, но… Иногда казалось, что Эдуард держался на одних этих чудесах из сказок, и расстраивать старшего брата малышу совсем не хотелось… Поистине — у него лучший старший брат на свете. Любой бы из Кошендблатов согласился бы с ним. Ему восемь — и он по-прежнему считает себя самым счастливым человеком во всём Осмальлерде.

И пусть у него нет ни папы, ни мамы — из-за чего вечно сокрушается Эдди! И пусть они не ездят вместе с братом на ярмарки, пусть отец не катает младшего сына на плечах, пусть мама не хлопочет о том, чтобы её ребёночку купили самые лучшие игрушки. Эдуард в красках однажды рассказал про эту жизнь тётке Кетти. Зло прокричал, а потом всю ночь тихо плакал в своей постели, то ли от досады из-за того, что потерял лицо перед чересчур добродушной соседкой, то ли от отчаянья из-за того, что его младший брат не познал счастливой жизни, как он назвал тогда то, что описывал. А когда мальчик утром сказал, что он совершенно счастлив, Эдди расстроился ещё больше — побледнел, попытался судорожно улыбнуться и следующую ночь тоже проплакал.

— Ты рад, что скоро уезжаешь? — спрашивает Эдуард немного грустно. — Уверен, у тебя там много друзей…

Вот опять… Какая разница — сколько у него там друзей? По правде говоря — ни одного, но… Разве можно сказать это Эдди? Тот начнёт сокрушаться, переживать, волноваться — а этого ни в коем случае нельзя было допустить! Друзья — что они, вообще, значат? Да они же не нужны даже даром, а уж тем более — если приходится под них подстраиваться, им уступать и так далее. Но Эдуарду этого говорить нельзя — расстроится. Так что же делать? Соврать? Это брат почувствует — он слишком умён — и, в итоге, только расстроится ещё больше.

Тётя Кетти проходит мимо, и Эдди на секунду отвлекается, отводит взгляд от младшего брата — пригибается к скамейке, в надежде, что добросердечная женщина его в этот раз не увидит. Пожалуй, это только сыграет младшему на руку — в такие моменты Эдуард не особенно внимателен, и обмануть его достаточно легко.

Тётка Кетти проходит мимо, и ребёнок машет ей рукой, а Эдди в этот момент смотрит умоляюще, прося не привлекать лишнее внимание их сердобольной соседки. Малыш усмехается и продолжает махать рукой тёте Кетти, которая радостно машет ему в ответ и кричит что-то про то, чтобы он не забыл втереть в спину старшему брату ту мазь, которую она принесла им накануне, на что ребёнок в ответ кричит, что обязательно это сделает, как только Эдди проснётся.

Наконец, соседушка уходит, и братья снова остаются одни в саду.

Эдуард смотрит наигранно обиженно и улыбается — улыбается по-настоящему, а не грустно, как он любит. Они смеются вдвоём, а потом Эдди снова повторяет свой вопрос — его невозможно сбить с толку, если он хочет узнать ответ. Он слишком упрям… Наверное, именно поэтому он ещё жив — тётя Кетти как-то сказала малышу, что если бы не упрямство его брата, ребёнку пришлось бы расти среди десятка детишек тётки Кетти. Потому что Эдуард бы просто не выжил.

— Не так уж и много! — хмурится мальчик, изо всех сил стараясь изобразить недовольство внимательностью брата. — Было бы куда лучше, если бы я мог ходить в такую школу, как ходят дети из нашего города.

Он помнит — Эдуард хочет, чтобы его братишка жил, как все дети, чтобы смеялся, шутил, бегал, дружил, дрался, чтобы, в конце концов, злился на старших за чрезмерную заботу и внимательность, потому что так делают во всех нормальных семьях. Малыш никогда не понимал озабоченности брата этими нормальными семьям. Они живут под одной крышей, едят одну еду, смеются, дурачатся вместе, ладят друг с другом — разве это не нормально? Разве не нормально то, что они могут проводить вместе целые часы и дни, почти не разговаривая, но чувствуя себя в полной безопасности и защищённости? Разве не нормально читать друг другу книги, кидаться подушками, тихо хихикать над тёткой Кетти и другими соседями? Разве не нормально грустить по вечерам, закутавшись в одеяла, сидеть перед камином и пить нечто, похожее на чай? Разве не нормально греться перед тем же камином на зимних каникулах, а потом рисовать пальцами узоры на замёрзших окнах? Разве не нормально жить вот так — искренне любя друг друга и не обращая никакого внимания на мир вокруг, на все те глупые предрассудки, правила, законы, не впуская в свою жизнь дурацкие мнения других людей… Разве это ненормально — жить так, как тебе хочется?