Вернуться, чтобы уйти - [18]

Луна предательски высветила их, едва они вышли на поляну. Было слишком тихо для джунглей в эту пору. Все живое словно вымерло: ни звука, только запахи и густая глянцевитая зелень, незаметно переходящая в непроглядную тьму. И сладковатый запах порченой тушенки, который потом преследовал Жигарева долгие годы. После этого он больше никогда не ел мясных консервов.

В центре поляны громоздилась мусорная куча, приваленная листвой. Роберто включил фонарь. Куча черных курчавых голов с обрезанными ушами, перекошенные от ужаса лица, выпученные в страхе глаза с невероятно яркими белками, такие же ослепительно белые оскаленные зубы. Зашуршала с омерзительным шипением листва, и из кучи черепов подняли свои острые головки тонкие змеи.

Если бы не Жакобе, Жигарев перебил бы всех этих так называемых «вьетнамцев» в лагере, но похоронили после его буйства только трех. Роберто исчез сразу после этого, но не успел далеко уйти, его вернули тем же вечером.

В Мозамбике, на основной базе Роберто как-то перед операцией протянул Егору на ладони блестящий карабинчик от парашюта:

— Твой, команданте Георг. Какой красивый, как серебряный.

— А зачем тебе было нужно его срезать?

— Посмотри получше, какой блестящий, звенит и щелкает, как стальной. Но он из кадмия, гнется. Тебе в Анголе португальские парашютисты не рассказывали, как такие штучки из аккумулятора делают?

— Спасибо, Роберто, — Егор сунул карабинчик в карман и протянул мальчишке все свои доллары. — Тебе на обзаведение. Когда еще ты там в своем отеле первую зарплату получишь…

Из-за этих денег, судя по всему, Роберто и шлепнули в Ливингстоне, как рассказывал Матис со слов местной полиции после второго, уже удачного побега мальчишки из лагеря. А карабинчик Егор всегда хранил в нагрудном кармане, поэтому тот блестел, как отшлифованный.

— Все, мой капитан, — сказал Жигарев, ожидая выстрела в спину. — Больше с твоими головорезами на операцию ходить не буду, хоть мне самому уши обрежь.

— И прекрасно, Георг. Мне сейчас больше не нужны полевые командиры. Хочешь, летай с Ричардом на его «саранче». Мне как раз нужен офицер связи, только не забывай, что где-то сидит бухгалтер с рожками и корпит над кровавыми ведомостями. Там все отмечено, кто, за что и сколько получил. Русские тоже считать умеют, на Родине за все получишь сполна.

Австралиец Ричард мотался по югу Африки на одномоторном «Фэрчайлде», подобранном не иначе как на свалке. В боевых вылазках он не участвовал, оружия никогда при себе не имел и стрелять не любил.

Но все же был уверен, что занимается нечестным бизнесом. Он был австралиец, потомок прощеных каторжников, поэтому-то ему и не зазорно было заниматься противозаконным делом. Ел он все подряд, словно был убежден, что тюремная баланда и есть тюремная баланда, другой не дадут, а есть все-таки надо. Более неприхотливого наемника Егору встречать не приходилось.

Необузданный нрав Ричард проявлял только к спиртному. Это было его второе кредо: Австралия — это все равно, что Англия, а Англия — это еще Шотландия, а где Шотландия, там и виски. Поэтому ему нередко хватало сил лишь на то, чтобы поднять в воздух свой крохотный самолетик. Затем за штурвалом раздавался могучий храп, и сажать машину на грунтовку приходилось Егору.

Третий пункт его убеждений состоял в том, что женщина — предмет потребления, как и все остальное вокруг. Куда бы они ни прилетали, он начинал деловито торговаться с сутенерами, мужьями или братьями местных чернокожих красоток. В этом уже состоял его четвертый пункт — никогда не платить много, покупать товары подешевле, за качеством не гнаться. Лишнего не давал, но платил всегда очень пунктуально.

Однажды в какой-то деревне он расплатился со сморщенным стариком с раскосыми глазами за будущие ласки приглянувшейся ему красотки. Ричард всегда приговаривал, что в Мозамбике проживают негритянские монголы или монгольские негры. Старик кричал, потрясая над головою деньгами, но Ричард не знал португальского и то и дело накидывал старику по пятерке.

— Ричард, не будь дураком, — усмехнулся Егор. — Он говорит, что ты слишком много даешь.

— Переведи ему, что это хорошая цена за белую женщину, — сказал тот и добавил старику еще десятку.

Старик только пуще взбеленился.

— Он говорит, — давясь хохотом, переводил Жигарев, — она не белая, а цветная. У нее мать была белая, а отец негр из этой деревни.

— Не может быть, — замотал головой Ричард. — Да, в жару перебирать нельзя. Я ж тебе говорил, нужно брать в полет только пиво.

Жигарев объяснил старосте-вождю, что белый пилот хочет заплатить авансом за будущие прилеты к этой женщине. Старик ничего не понял и потащил за руку Егора в темную хижину, уверяя, что всем известно, что эта женщина — африканка. Жигарев не стал упираться.

В хижине он остолбенел — на циновке сидела голая по пояс девочка лет пятнадцати с чистыми голубыми глазами, смуглая, но не черная.

— Смотри, солдат, она — черная, — крикнул старик и принялся задирать ей подол.

Жигарев отвернулся и выбрался из хижины:

— Ричард, иди сам разбирайся, черная она или не черная.

— Ну, черная, так черная, но денег назад не возьму, — сплюнул Ричард и полез в самолет.