Вернусь, когда ручьи побегут - [28]

Когда Симочка заканчивала восьмой класс, решено было съехаться с папиной новой семьей, объединив жилплощади, – к огромному неудовольствию бабушки и великой радости внучки. У нее появилась настоящая семья: папа, ма… да, мама, бабушка и маленький брат. Теперь, когда подружки звали пойти в кино после уроков, Симочка мотала головой и со значением сообщала: «Не могу, родители будут дома ждать». Хотя, если честно, никто ее не ждал, все внимание и забота были отданы пятилетнему кудрявому Илье: надо сказать, папина жена была ревностной матерью и хорошей хозяйкой. Бабушка ссорилась с невесткой и отказывалась есть за общим столом, и Сима чувствовала себя неловко, занимая свое место в столовой, особенно после того, как случайно услышала реплику мачехи в свой адрес: надо же, такая худющая и столько ест. Когда же в дом приходили гости, папина жена громко сетовала, приобняв падчерицу за костистое плечико: «Совсем плохо ест наша девочка… Симочка, ну еще кусочек семги!» Сима краснела и отказывалась. Отец не вникал в «дамские разборки», отпускал легкие шутки, выпивал свой полтинничек за ужином и уходил в кабинет работать. Иногда он совал дочери рублишко «на булавки», делая заговорщическое лицо, прикладывал палец к губам: «Тсс!» – и ласково трепал Симочку по каштановым волосам: девочка млела от удовольствия. Ей очень хотелось, чтобы будущий супруг был похож на папу – такой же добрый, щедрый, веселый и совсем нестрогий.

Пока папа-муж бродил где-то по белу свету, не попадая в поле зрения, Сима начала понимать, что если не предпринимать никаких поисковых усилий со своей стороны, то можно так и оказаться на задворках жизни. («Серафима, сама по себе ты – ничто!») Собственно, а что она могла предъявить миру в качестве своего козыря, думала Сима, оглядывая себя в зеркале. Пару ярко-карих глаз, пару безукоризненной формы ног. «За такие ноги некоторые девы отдали бы душу дьяволу», – сказал как-то папа, тонкий ценитель женской красоты. Отцовское замечание придало Симе необходимой храбрости, она приоделась, постриглась «под пажа», подкрасила реснички – перешла, так сказать, с теневой на освещенную сторону улицы – и с приятным изумлением обнаружила, что может нравиться. Печально и неожиданно закончившийся роман с Валдисом обескуражил Симочку на некоторое время, но зато обострил женское чутье и подготовил к долго-терпеливой битве за однокурсника Леву. Лева стоил того: красивый, интеллигентный, ухоженный, интригующе сдержанный – скорее ироничный наблюдатель, чем заинтересованный участник. Драться за него следовало тактично, незаметно, с душевной мягкостью. Никакого нажима, давления… Отношения складывались неровные – то прерывались без видимой причины (Лева вдруг отдалялся, исчезал), то снова возобновлялись (по непостижимой для Симы логике). Симочку кидало от небес до преисподней, чувство постоянной неуверенности разъедало душу. Возможно, и полюбила она Левушку за свои собственные муки и за свое же к ним сострадание. Даже смерть бабушки, единственного близкого человека, прошла для нее почти незамеченной на фоне личного страдания. Бабушка, по счастью, так и не узнала, что внучка нарушила одну из главных заповедей и вступила в близость с мужчиной, поправ девичью честь. Симочка шла ва-банк. Дальше события развивались по распространенному сценарию: тайный аборт без наркоза, ужас, боль, унижение, очередное Левино «западение», возвращение, примирение, прощение, окончание института, вторая беременность, необходимость что-то решать и решаться, разговор Левы со своими родителями, истерика драгоценной мамы, категорическое «нет» отца, слезы в Симиных глазах, осунувшееся личико и ни единого упрека… И наконец Левино: «Я предлагаю тебе быть моей женой!» (Испарина на лбу, пересохшее горло.) Симочка растерянно хихикнула. «Только, сама понимаешь, Сима, – взял за руку, – дети нам сейчас некстати. Ты согласна со мной?» Господи, о чем речь, какие дети, при чем здесь дети, Лева! Назначили дату свадьбы, сделали аборт, заказали билеты в Ялту. Сима так устала и настрадалась за три года, что достигнутый результат не произвел на нее ожидаемого впечатления. Странная пустота образовалась внутри. Тогда она впервые всплакнула о бабушке.

Бабушка была Симиным щитом, защищавшим от мира. Из бабушкиного постулата («в любое время – в любое место») не вытекало, хоть тресни, что надо ходить на работу и наравне с мужем зарабатывать средства на жизнь, таскать в дом тяжелые сумки с продуктами, оплачивать счета в сберкассе, договариваться с пьяным сантехником, чтоб починил бачок в туалете, пока муж играет в теннис или сидит в Публичке, собирая материал для диссертации, или занимается другими, безусловно, серьезными мужскими делами. А подразумевалось совсем другое: что супруг, как любящий родитель, возьмет на себя заботу о ней, будет оберегать, защищать, вести за руку по жизни, немножко баловать, и она вручит ему себя с полным безоговорочным доверием, изо всех сил стараясь получить одобрение и похвалу. И как же с этим быть?

Со знобким недоумением смотрела Симочка на мертвую, покрытую синими пупырышками курицу, в промежность которой следовало засунуть голую руку и вытянуть скользкие внутренности, прежде чем поместить в утятницу и тушить до румяной корочки (Лева любил, чтоб обязательно она была хрусткой, эта корочка). Едва ли Лева догадывался, что Симочку мутит от вида окровавленного куска мяса, распластанного на разделочной доске и ждущего превращения в более или менее сочный бифштекс. Поскольку Лева не ел блюдо на второй день, Симе приходилось готовить для него ежедневно, сама она подъедала что осталось, могла довольствоваться гарниром с кусочком сыра. К тому же денег не хватало, приходилось экономить. Природа не наградила Симу женской расторопностью и сноровистостью, приготовление обеда с последующей уборкой затягивалось до ночи, после чего надлежало подготовить себя к «поцелую в любое место». Лева, свежий и полный сил, уже ждал ее в постели («Ну где же ты, Симкин?») и приглашающе откидывал край одеяла. Когда некоторое время спустя он вставал, потягивался и, расправив плечи, шел в ванную, Сима отводила глаза и думала, проваливаясь в сон: до чего же противно выглядит голый мужчина во весь рост, не зря древние ваятели прикрывали им письку листиком.