Верность - [43]

— Жив! Горан жив!

Подполковник Ефимов испытующе посмотрел на нее. Он был достаточно опытен, чтобы разобраться в том, что скрывается за таким возгласом.

Галина подала ему радиограмму. Подполковник прочел ее и словно онемел, не в силах вымолвить ни слова. Лишь прочтя радиограмму еще раз, он смог наконец произнести:

— Молодцы ребята! Посмотрим, какие новости они нам доставят.

Подполковник был сильно озадачен. Содержание радиограммы никак не увязывалось с намерением Горана отомстить американцам за смерть Анатолия.

Галина напряженно следила за каждым изменением в поведении подполковника.

— Пусть только прилетят! — пригрозил он. — Пять суток ареста за нарушение дисциплины полета!

Но за этой угрозой Галина уловила и отеческую тревогу. И не обманулась — подполковник добавил тихо:

— Хорошо, что благополучно сели. Потерять таких летчиков!..

Подполковник Ефимов встретил Златанова и его ведомого сурово. Он знал: оставь без внимания их проступок — в будущем можно ожидать еще больших сюрпризов.

— Что, на поклон к американцам ходили? — спросил он, глядя на них исподлобья.

Горан был мрачен и неразговорчив.

— Да выходит что-то вроде этого, товарищ подполковник… Вы знаете, почему я возненавидел американских летчиков. За их пиратские налеты на Софию, за наглость и высокомерие, за Анатолия. Так я сказал однажды Анатолию: «Ненавижу их». А он мне ответил: «Не смешивай личные чувства с политикой». Теперь я очень хорошо понял эти его слова… Мы углубились на пятьдесят километров над территорией противника. Еще издали я заметил воздушный бой между американскими «Лайтнингами» и немецкими «фокке-вульфами». Приказал Володе следовать за мной. Через пять минут мы были на месте боя. Собственно, это был уже не бой — американцы уклонились от него. Только два немецких самолета продолжали атаковывать один «Лайтнинг».

— И другие бросили его?

— Так точно. Немцы уводили американский самолет подальше в глубь своей территории. Тот умело маневрировал, но с большими усилиями.

— И вы пожалели его?

— Ненависть к фашистам оказалась сильнее, товарищ подполковник. Мы распределили с Володей цели, и, когда американец читал свою предсмертную молитву, перед его глазами вспыхнули оба «фокке-вульфа».

— Вы их сбили?

— Да, — подтвердил Володя.

— Вот это здорово! А почему же вы не вернулись сразу? У вас горючего еще хватило бы.

Горан объяснил:

— У американца был подбит самолет, и нам пришлось довести его до их аэродрома… А знаете, он мне показался хорошим человеком. Обнимал нас с Володей, не знал, как отблагодарить. «Вы настоящие союзники, настоящие товарищи, — говорил он сквозь слезы. — А вот наши бросили меня». «У нас существует такой закон, — сказал ему Володя, — уничтожить врага — заслуга, а спасти товарища — честь». «Хороший закон. Значит, вы считаете меня своим товарищем?» — сказал он. Как раз в это время нас пригласили к командиру, он хотел пообедать с нами. И тут произошло вот что. Американец шепотом сказал мне: «Этот командир однажды приказал мне стрелять в ваш самолет. Я возразил, что это нечестно: ведь мы же союзники. Тогда он отстранил меня от боя, и его приказ выполнил другой. Не знаю, что стало с вашим самолетом, но наш не вернулся». Я спросил о дате и понял, что речь шла о самолете Анатолия. Кивнул Володе, чтобы шел к своему самолету. «Стойте, куда спешите, командир вас ждет!» — крикнул присланный командиром американец, который, между прочим, отлично говорил по-русски. «Скажите вашему командиру, что с убийцами русских летчиков мы за один стол не садимся», — ответил я ему.

Подполковник Ефимов молчал. Как следует поступать в подобном случае? Строго придерживаться статьи устава и не видеть за ней человека? Пресечь правильную инициативу во имя общей формулировки статьи? А не слишком ли он потакает молодым? Но ведь летчики поступили правильно — установили взаимодействие с союзниками, взаимодействие, все еще не установленное официально. И, сделав краткий разбор их полета, он отметил:

— Задание вы выполнили, сбили два «фокке-вульфа», оказали помощь союзникам. У меня нет оснований быть недовольным, но я хочу услышать и мнение ваших товарищей. А сейчас, раз уж вы отказались от американской кухни, идите пообедайте. И отдыхайте. Потом расскажете всем о сегодняшнем полете. Вы свободны.

Первый раз Златанов присутствовал на таком разборе. Первый раз он слышал, как откровенно высказывается правда. Говорившие анализировали каждое его действие, беспощадно, как ему казалось, вскрывали допущенные ошибки. Все это было Горану ново и странно. Вначале он слушал с раздражением, даже с обидой. Ему казалось, что он стоит раздетый, как перед отборочной комиссией, а все рассматривают, измеряют его познания, опыт, оценивают его характер. Неужели можно вот так открыто, при всех, говорить об этом?

Однако скоро Горан начал понимать, что он слышит одну лишь правду. И разве не верно, что только между близкими, между своими можно говорить так откровенно и о хорошем и о плохом? Эти люди и в самом деле чувствовали себя словно одна семья. Горан слушал, обливаясь потом, и ему становилось то жарко, то холодно.

Каждый из говоривших объяснял его действия и поступки по-своему, и в то же время они все подходили к выводу, что корни его ошибок и нарушений в системе обучения и воспитания, которая сделала его летчиком.