Верность - [9]

Ночь прошла за столом. Наташа старалась держаться радушной хозяйкой, но было заметно, что она чего-то побаивается и не доверяет пришедшему. Костюченко, так звали парня, был развязен, с напускным простоватым добродушием. Временами его выдавали глаза: в них на мгновение вспыхивали то злоба, то насмешка. После разговоров о революции и её врагах пели:

Ой ты, Грицю, Грицю, удалый казаче!

За тобою, Грицю, вся Украина плаче…

Беловескому нравился задушевный мотив, грудное контральто Наташи и чуть хрипловатый баритон Костюченко. Пение его преобразило: исчезла жесткая складка у губ, глаза засияли неподдельной нежностью и мечтательной тоской. Стали вспоминать детство, родителей. Потом выяснилось: Костюченко надо было где-то переждать день, и Беловеский предложил своему новому знакомому пробраться в слободку, где жила его мать. Костюченко поднял на него глаза:

— Так проводишь? Не продашь?

— Если не веришь и боишься — не ходи.

Парень внимательно и строго посмотрел и встал:

— Давай, пошли! Вместе так вместе.

Они обнялись и стали собираться. Присмиревшая Наташа вынула из комода их оружие — два нагана. Костюченко небрежно сунул свои наган в кобуру а, подмигнув Беловескому, подбросил на ладони вынутый из кармана маленький браунинг:

— А у тебя нет такой страховочки?

— Нет.

…Шли молча. Под ногами хрустел снег, рассветало. Беловеский благополучно обошел заставу и довел Костюченко до дома. А воскресным вечером проводил его в соседнюю деревню.

— Кто он тебе, этот Костюченко? — спросил он Наташу при следующем свидании. Она опустила глаза:

— Понимаешь, Миша, когда я сюда приехала, он был учителем в Меркушевке. Приходил ко мне. Сначала мне показалось, что я его люблю: он такой сильный, смелый. Потом меня оттолкнули его грубость и жестокость, и он исчез… А теперь опять в Меркушевке.

— В отряде анархистов?

Наташа кивнула.

— Ты знаешь, на их совести много ничем не оправданных убийств.

Наташа молчала.

— А его руки тоже в крови?

— Не знаю, я его не Vвидала больше года. Он редко здесь появляется. Их все боятся и, по-моему, ненавидят. И тебе лучше пока сюда не ходить. Лучше я буду ездить в Спасск.

Встречаться в Спасске им не пришлось. Кто-то видел Беловеского вместе с Костюченко и донес об этом в контрразведку. Учлета арестовали и посадили на гауптвахту. Оттуда он бежал в партизанский отряд…

Когда партизаны вступили в Спасск, Беловеский увидел в толпе встречавших черный полушубок и беличью шапку Наташи. Лицо её сияло счастьем, и, невольно нарушив строй, он бросился к ней.

Улыбнулся и командир.

— Дождалась своей красной звездочки? — крикнул он ей и махнул рукой Беловескому: — Свободен до завтра! А потом не сердись: будешь в наряде.

Тревожное, незабываемое время! Он помнит, как хоронили девятерых партизан, убитых в последнем бою с японцами. Как сомкнулась у братской могилы мрачная толпа вооруженных людей, как рыдали женщины, как плакала Наташа. Как стоявший под знаменем отряда Петров-Тетерин, сверкнув клинком, поклялся, что не сложит оружия до тех пор, пока хоть один иностранный солдат будет топтать русскую землю. А на алом знамени белые буквы звали на бой: «Лучше смерть, чем жизнь в рабстве!»

Как по ночам стояли заставы, наша и японская, взвод против взвода, в каких-нибудь ста метрах. Курки были взведены, но не было ещё команды стрелять, ни русской, ни японской.

6

…Через полтора месяца Беловеского, как бывшего моряка, откомандировали во Владивосток: флотилия нуждалась в революционном пополнении. За поворотом скрылся перрон Евгеньевки и махавшая косынкой Наташа. Поезд бежал мимо знакомого села, колеса выстукивали: «спе-шим впе-ред, спе-шим впе-ред». А впереди ждали новые грозные события.

Не успел Беловеский как следует освоиться на посыльном судне «Диомид», куда был назначен штурманом, как в темную апрельскую ночь в городе раздались залпы и застрочили японские пулеметы. Из штаба крепости приказали: японцам сопротивления не оказывать, но оружия не сдавать.

Когда японские моряки без выстрела захватили стоявшую по-зимнему флотилию, Беловескому с группой вооруженных матросов удалось прорваться за черту города, в Гнилой Угол. Здесь в ночной тьме под шум не затихавшего в городе боя был сформирован сводный батальон. Офицеров не было, ротами и взводами командовали матросы. После боя был дан приказ отходить. Место сбора — Анучинский район.

И вот он снова в походе, в горах, в таежных дебрях, во главе собранного им отряда матросов. За ним идут, ему верят. У него есть карта, он знает, куда идти. Он в серой солдатской шинели, с винтовкой и вещевым мешком. Все это среди бушлатов и бескозырок создало ему ореол партизана-сопочника.

Под Спасском начались бои. В одном из них у ног Беловеского разорвалась японская шимоза. Очнувшись, он попытался встать, но не смог. Его нашли и на скрипучей тряской телеге отвезли в школу. И вот он опять в Наташиной маленькой комнате, на этот раз беспомощный, недвижимый. Она самоотверженно ухаживала за ним, скрывала от рыскавших по селам японских разъездов. Рассказывала о кровавых апрельских днях Спасска, о гибели Костюченко и многих других в жестоком рукопашном бою при прорыве партизан к цементному заводу, об отходе рассеянных революционных войск, о появившейся банде есаула Бочкарева, терроризировавшей население зверскими расправами.