Верность месту - [7]

— Весенний ребенок, — продолжил Дэл, схватив ее за руку. — Совершенно новый, с иголочки, под стать окружающему миру.

Рут подумала о других своих детях. Чарли, восьмилетний, чувствительный, был склонен к вспышкам гнева и странным приступам концентрации внимания — облачные образования днем, созвездия ночью, а теперь, поскольку стоял октябрь, мигрирующие тарантулы. Девочки, Нэнси и Бренда, семи и шести лет, перешептывались и хихикали, их косички мягко и ритмично постукивали по хрупким плечам. Она любила своих детей, но прилагала усилия, чтобы остановиться на трех.

Выйдя из кабинета, Рут прищурилась от лучей яркого солнца пустыни. Она рассматривала тускло-зеленые и темно-синие горы за пределами Тонопы — Маунт-Батлер, Маунт-Одди — утонченную сложность того, что поначалу казалось монотонной пустыней. Несколько блуждающих кучевых облаков образовались над горами, и Рут, несмотря на сомнения, искала в небе знаки. Католическая школа научила ее воображать святых, сидящих на облаках вместе с благонамеренными духами умерших предков, наблюдающих за ее жизнью, предлагающих защиту, руководство, заступничество. Они одновременно успокаивали и приводили в замешательство. Ей хотелось верить в них больше, чем она на самом деле верила. Трудно было смириться с тем, что мир, который она покинула, — где сестры шепчут ей на ухо, мать вяжет ей свитера, — был лучше, чем тот, в который она убежала. Рут всю жизнь учили, что ее будущее наверняка будет светлее, чем прошлое. Но вчерашнее будущее превратилось в смутное и унылое настоящее, отчего прошлое казалось особенно светлым. В мечтах Рут Колорадо был таким, каким она его оставила. Янтарного цвета кубки, расставленные на шкафчиках в кухне ее матери. Аккуратная шеренга из трех девичьих курток висела на вешалке в прихожей. Кофе с ирландским ликером кружилось в кружках из молочного стекла. В своих мечтах Рут охлаждала босые ноги в реке Саут-Платт[17].

— Я должна позвонить домой, — сказала она.

Тереза, на год старше Рут, стала Христовой невестой в тот же год, когда Рут уехала из дома с Дэлом. Тереза перебралась в монастырь и, сменив имя, начала зваться сестрой Агнес-Мэри. Рут видела Терезу такой, какой она была, когда флиртовала с мальчиками на вечеринке «сладкие шестнадцать»[18]. Ее зеленое платье развевалось вокруг голеней, волосы были заколоты, губы испачканы «Кул-Эйдом»[19] и «Севен-ап». Рут с трудом вспомнила, что нужно называть Терезу сестрой, и не могла представить себе новую женщину, с которой никогда не встречалась лицом к лицу. Только вспомнив, как много лет назад Тереза оценивающе смотрела на Дэла, как склонилась ее голова под тяжестью разочарования, Рут смогла представить себе Терезу в сером одеянии и вуали монахинь, учительниц их детства.

— Этот не годится, — проговорила наконец Тереза. — Так что, конечно, ты выберешь именно его.

Тереза, как и все монахини, с которыми росла Рут, представляла собой сбивающую с толку смесь сострадательной любви и сурового суждения. «Она сказала это по-сестрински», — подумала Рут, смущенная собственной невысказанной шуткой.

— Я подожду здесь, — сказал Дэл. — Выпью банку-другую пива.

Рут полагала, что тошнота, которую она испытывала, была не просто утренней дурнотой беременной, а точно так же служила проявлением тоски по дому, являясь результатом разницы между тем, что у нее имелось, и тем, чего она хотела. Рут медлила. Она наклонилась, чтобы погладить незнакомую собаку, провела пальцами по стеклу витрины аптеки, подняла с земли обрывок бумаги, который при ближайшем рассмотрении оказался смятой листовкой, рассказывающей о программе обучения медсестер в местном колледже, разгладила ее, поразмыслила и положила в карман. Рут всегда хотела стать медсестрой. После рождения трех младенцев, лечения их от простуды, перевязок их мелких ран она чувствовала себя уже наполовину медсестрой. Она посмотрела, как одинокий тарантул ползет по асфальту, прокладывая тонкую дорожку, и, глубоко вздохнув, медленно двинулась вперед.

* * *

Женщинам из ордена потребовалось некоторое время, чтобы найти нужную монахиню, но в конце концов сестра подошла к телефону.

— Все в порядке, Рут? Как дети?

Рут закрыла глаза:

— Все в порядке. Дело во мне. Я беременна.

Сестра издала радостный звук, и Рут успокоилась. Она могла рассчитывать на то, что сестра будет любить ее детей так же сильно, как и она сама.

— Поздравляю! — воскликнула сестра. — Рути, еще один ребенок! Какое благословение!

На линии раздался треск, а потом что-то взорвалось. Рут прижала кончики пальцев к стенке телефонной будки, чувствуя на стекле тепло пустынного солнца.

— Я хочу, чтобы этот родился в Колорадо, — призналась Рут. — Но я не могу себе позволить поехать.

Рут откладывала деньги в пустую банку из-под кукурузного пюре, спрятанную в дальнем углу кладовой, и эти три доллара семьдесят два цента были ее единственным секретом на свете.

— В консервной банке совсем мало денег? — Смех сестры был ярким, резким, как будто она знала что-то, чего не знала Рут. — Жаль, что я не могу помочь тебе привезти детей домой, Рут. Но, знаешь ли, обет бедности. А мама с Мано и так едва сводят концы с концами.