Верность и терпение - [182]

С полудня 2 сентября до утра 3-го между русскими и французами было заключено перемирие, по которому неприятель обязался не входить в Москву. Этого времени оказалось достаточно для того, чтобы все, кто мог и хотел покинуть Москву, оставили бы ее.

Пока Барклай пропускал через город армию и беженцев, Кутузов вместе с главными силами проехал на Рязанскую дорогу и к вечеру 2 сентября достиг деревни Панки, расположенной в 25 верстах от Москвы. Он ехал в карете с зашторенными окнами, опасаясь взрыва недовольства москвичей, многие из которых считали, что он их предал.

При выезде из оставленной Москвы, 2 сентября вечером, граф Ростопчин присоединился к свите Барклая. Как генерал-губернатор Москвы, он считал своею обязанностью быть при войсках, пока они будут находиться в пределах Московской губернии.

7 сентября пути их разошлись: Барклай с армией вышел на Рязанскую дорогу, а Ростопчин отправился в свое имение Вороново, расположенное на Старой Калужской дороге.

Крепостным он велел уйти из деревни, а свой роскошный особняк и все имение сжег.

Затем, через Владимир, он уехал в Тарутино, где остановилась русская армия, а оттуда — в Ярославль.

Барклай нагнал Кутузова к ночи 2 сентября в 25 верстах от Москвы в деревне Панки. Фельдмаршал спал в карете, в то время как вся армия с тревогой смотрела на северо-восток: 2 сентября вечером отступавшие войска и беженцы впервые увидели у себя за спиной зарево занимающегося московского пожара. И чем дальше уходила армия, тем сильнее он становился.

Арьергарды видели его шесть ночей, до самой последней — с 8 на 9 сентября.

Не дождавшись делегации «бояр», Наполеон уехал с Поклонной горы и остановился со свитой в большом барском особняке, брошенном уехавшими из города хозяевами. Там же решил он провести и свою первую ночь в Москве — со 2 на 3 сентября.

Перед сном к нему явились адъютанты, поселившиеся в разных частях Москвы, и все, как один, заявили: во всех районах города начались пожары. Сообщали, что в городе, кроме того, начались грабежи.

Наполеон связал два этих явления и решил, что и то и другое — дело рук его солдат.

Он тут же назначил герцога Тревизского, маршала Эдуарда Мортье военным губернатором Москвы и потребовал прекратить грабежи и пожары.

Ночью ему сообщили, что горит центр города, Гостиный двор и те районы Москвы, где французы не остановились на постой.

Сильный ветер способствовал тому, что пожар разгорался все сильнее. Утром 3 сентября Наполеон поехал в Кремль, намереваясь устроить там свою резиденцию. Он был поражен красотой и великолепием города и еще более удивлялся, что Москва совершенно безлюдна.

Однако вскоре эти впечатления отступили на второй план — город час от часу горел все сильнее и к вечеру 3 сентября превратился в пылающий костер. Горел Каретный ряд, казенные склады в Замоскворечье и сотни обывательских домов. Уже в пять часов утра полицейский пристав Вороненко с помощниками-полицейскими по приказу Ростопчина поджег Винный и Мытный дворы, а затем метался по всей Москве, поджигая все, что могло представлять интерес для французов.

Были сожжены почти все пороховые склады, почти все фабрики.

В ночь с 3 на 4 сентября Наполеон и его свита проснулись от яркого света, полагая, что наступил солнечный, необычайно ясный день, но это был апофеоз московского пожара — Москва превратилась в огненный океан.

В Кремле находился Арсенал, огромный пороховой склад и большой французский артиллерийский парк.

Наполеон забыл об опасности. Глядя на вихри огня, задыхаясь от дыма, он повторял: «Это они сами поджигают! Что за люди! Какая решимость! Какая свирепая решимость! Какой народ!»

Маршалы уговорили Наполеона оставить Кремль и перейти в загородный Петровский дворец.

Вот что писал об этом уходивший вместе с Наполеоном, его свитой и Старой гвардией граф Сегюр: «Нас осаждал океан пламени: пламя запирало перед нами все выходы из крепости и отбрасывало нас при первых попытках выйти. После нескольких нащупываний мы нашли между каменных стен тропинку, которая выходила на Москву-реку. Этим узким проходом Наполеону, его офицерам и его гвардии удалось ускользнуть из Кремля… Но как идти вперед, как броситься в волны этого огненного моря? С каждым мигом вокруг нас возрастал рев пламени. Единственная извилистая и кругом пылающая улица являлась скорее входом в этот ад, чем выходом из него. Император, не колеблясь, пеший, бросился в этот опасный проход. Он шел вперед, сквозь вспыхивающие костры, при шуме трескающихся сводов, при шуме от падения горящих бревен и раскаленных железных крыш, обрушивавшихся вокруг него… Мы шли по огненной земле, между двумя стенами из огня».

Наконец добрались они до Петровского замка и смотрели оттуда на продолжавшую гореть Москву, которая напоминала вулкан с сотнями пылающих кратеров.

Великий город был уничтожен пожаром на две трети. Из 9151 дома уцелело от пожара 2626 домов, но и они были начисто разграблены захватчиками. Были ограблены все монастыри и церкви, все кремлевские соборы, сожжены и уничтожены богатейшие библиотеки.

В огне московского пожара погиб подлинник великого литературного памятника — «Слова о полку Игореве», полотна выдающихся западных живописцев, уникальные произведения искусства, фарфор, бронза, мебель, скульптура.