Верность - [97]

На опушке леса Зане оглянулась. Завтра вечером она будет уже в Риге, в своей комнате. Далеко отсюда. Но радости от этого мало. Может быть, оттого, что именно там случилось то, чего она теперь никак не может простить себе. Может быть. А может быть, причину следует искать тут же. За эти три недели она в самом деле очень привыкла.

Между деревьями что-то замелькало. Зане увидела двух маленьких девочек — они тоже искали ветреницы.

Зане подошла к ним.

— Уже цветут ветреницы? Нашли?

Малышки переглянулись, большая ответила:

— Мало. Только пять цветочков всего.

— Как вас зовут? — спросила Зане.

— Марите, — сказала старшая, — а сестру Инесе.

— Чьи вы?

— Гобы, — ответили враз малышки.

Марите, посмотрев на Зане широко раскрытыми глазами, приветливо сказала:

— А мы вас знаем. Вы Зане Вилкуп. Рижанка.

— Правильно, — сказала Зане.

Теперь они все втроем углублялись в лес. Девочки осмелели, стали разговорчивее. Вскоре Зане узнала, сколько на ферме Гобы свиней, сколько они принесли в этом году поросят и что Марите вчера за диктовку получила четверку с минусом, потому что неправильно поставила запятые, что один мальчик получил двойку, а Инесе купили новые туфли.

— У меня туфли тоже старые, — говорила Марите, — у матери сразу нет столько денег.

— Ну, ничего, — утешала ее Зане, — когда вырастешь большая, заработаешь. Что же ты хочешь делать, когда будешь большой?

— Я буду, как мамочка, кормить поросят, — заявила Марите.

— Да? А тебе нравится это?

— Нравится. А тебе?

У Зане чуть не вырвалось — «совсем не нравится», но она спохватилась. Разве можно так ребенку говорить? И уклончиво ответила:

— Так, ничего.

— А что ты в Риге делаешь? — спросила маленькая Инесе.

— Работаю.

— Где ты работаешь?

— В парикмахерской, — сказала Зане.

— Ты овечек стрижешь? — не отставала Инесе.

— Почему? — удивилась Зане. — Почему — овец?

— Дядя Вилкуп ехал как-то мимо и сказал мамочке: «Надо в Таурене в парикмахерскую сходить, шерсть состричь».

Зане расхохоталась, даже чуть не уронила цветы. Малышки недоуменно уставились на нее. Зане, перестав смеяться и смахнув со лба волосы, весело сказала:

— Дядя пошутил. В парикмахерской только людям волосы стригут. Подрастете, мамочка вам тоже позволит постричься.

Когда они очутились на опушке, солнце уже клонилось к западу. И Зане вдруг стало как-то очень жаль этого солнечного, полного жизни дня — как будто он уже никогда не повторится.

Она смутно почувствовала, что ей не хочется уезжать отсюда.

Ветер подул с запада, теперь он ластился к ней. Крепко, опьяняюще пахла вырвавшаяся из объятий зимы земля. Зане шла с полузакрытыми глазами — ее слепило солнце, — бережно неся крохотный букетик первых цветов.

Когда она вернулась домой, Дзидры уже не было.

— Сказала, чтобы и ты пришла, — передала мать. — Лучше осталась бы дома, последний вечер. Что тебе там делать?

«В самом деле… что я там делать буду? — подумала Зане. — Будут о своих делах судить и спорить до поздней ночи. Только куда деваться весь этот длинный вечер? Была бы еще Дзидра дома…»

И Зане не усидела дома. Она помогла матери растопить плиту, принесла воды, сделала еще кое-что на кухне, затем оделась и пошла в «Скайстайни».

Собрание уже началось. Зане тихонько притворила за собой дверь и стала искать свободное место.

Довольно большое помещение было полно народу. Зане махнул рукой Леон:

— Иди сюда! — Он отодвинулся, освобождая ей место, и шепнул: — Я думал, ты уже уехала.

В это время дверь снова отворилась, и вошел плечистый пожилой мужчина.

— Кто это? — спросила Зане Леона.

Он шепнул:

— Гулбис. Секретарь райкома.

Дижбаяр с Ливией переглянулись: что же теперь будет с его большой речью? Дижбаяр принялся быстро просматривать свои тезисы и тут же решил вычеркнуть целую страницу, где он доказывал, что такие мероприятия, как устная газета, примитивизм, вульгаризация искусства. Жаль… для него это был острый и важный вопрос.

Ливия в нежно-розовой вязаной кофточке сидела рядом с Дижбаяром, вызывающе вскинув голову.

Подождав, пока не сел Гулбис, учительница Зента Вагаре продолжала знакомить собрание с результатами проверки библиотеки.

Пока учительница говорила, Инга сидела в уголке и, отвернувшись, смотрела в окно. Когда ее хвалили, она не знала, куда деваться.

— Теперь дадим слово товарищу Заберу, — сказал Рейнголд, — он доложит о работе Дома культуры.

Очки Дижбаяра сверкнули — он взглянул на тракториста, который встал, вынул из кармана маленький блокнот и положил его на стол.

— Какое безобразие… — сердито шепнула ему на ухо Ливия.

— Успокойся… — так же тихо, но настойчиво прошептал он в ответ. Ливия поджала губы и демонстративно отвернулась. Ну и пускай говорит тракторист этот. Что он понимает?

А Максис уже перечислял, какие занятия провел Дом культуры, сколько человек участвовало в ансамбле песни, сколько есть музыкальных инструментов, сколько человек занимается в драматическом кружке.

— Нельзя отрицать, что идет оживленная работа… — сказал Максис, и глаза Дижбаяра дружелюбно заулыбались. — Но когда мы ознакомились с репертуаром самодеятельности за последние три года, то удивились выбору пьес. Готовясь вчера к этому сообщению, я спросил себя — можно ли по этому репертуару судить, в какое время мы живем, перекликается ли он как-то с нашей жизнью… с нашими интересами? Помогает ли нам бороться за будущее?