Верность - [99]
— Тео, не обращай на них внимания! — шепнула Даце, дернув Теодора за руку.
— Нет, я скажу! — продолжал он. — Я хочу, чтоб все знали… вначале, когда я вернулся, кое-кто пытался разговаривать со мной, как со «своим», думал, что и я в восторге от всего, что видел там, откуда приехал, и враждебно настроен ко всему, что делается здесь. Но я не разделяю их взглядов. Я люблю свою родину, и мне не нужно ничего другого. Когда они поняли это, я начал получать письма с угрозами. И сегодня я уже во второй раз слышу, что они сомневаются в моей честности. Свидетелей у меня нет, и я не могу доказать, кто это говорил, кто писал письма, но я хочу, чтобы все слышали, что это жалкие, презренные люди, люди без будущего.
Когда Теодор кончил, в комнате было совсем тихо. Алине сидела, затаив дыхание, Даце видела, что у матери дрожат руки.
Собрание тянулось долго. О комсомоле еще говорил Имант Вирсис из бригады Силапетериса, вставал опять Дижбаяр, пытаясь прочесть какую-то бумагу, потом… о господи, и Даце туда же! Алине не понимала, что она говорит. Отбарабанила что-то об Инге и библиотеке и красная, как бурак, села. Какая из нее говорунья?
Затем встал этот чужой из Таурене, тот самый, который когда-то приезжал вместе с Бейкой сарай осматривать. Секретарь.
— Товарищи, — сказал он, — это наша общая ошибка. Мы думали об урожае, о том, чем накормить стадо, но не интересовались, какую духовную пищу получают люди. А воспитание человека — это главная задача партии. Мне сейчас вспомнился вечер, когда я привез сюда вашего теперешнего председателя. Вспомним, какой это был неприятный вечер. Вы не верили ему и не верили самим себе. И у него было муторно на душе. Сегодня вы верите ему, верите себе. Больше того — вы верите в свое будущее. Первый год был труден, каждый следующий будет легче. Ибо вы убедились, что ключ к успеху в ваших же руках. Только что Бейка сказал мне, что утром привезли трансформатор. Зная вашу энергию, я твердо уверен, что вы еще этой осенью подключитесь к сети. И тогда в Силмале начнется новая эра. Тогда вы сделаете следующий шаг: механизируете хозяйство, построите мастерскую — и колхоз ваш станет сильным и производительным.
Нет такой вершины, товарищи, которой нельзя достичь, если ты этого серьезно хочешь. Только не надо быть малодушным и нечестным. С каждым днем жизнь у вас будет становиться радостней, ибо хорошо жить там, где каждый день полон молодой тревоги… это относится и к нам, людям преклонного возраста.
Зане запомнились его слова: «…хорошо жить там, где каждый день полон молодой тревоги…» Вдруг она почувствовала: да, это так! Именно тревога — это то, чего не было раньше и отчего теперь дни бегут быстрее, словно их несет весенний ветер. Ах, господи, ведь она тоже еще молода!
И Зане незаметно для себя от всей души вздохнула, так что Леон посмотрел на нее и шутливо спросил:
— Чего это ты застонала, как сосна в бору? Обидел тебя кто-нибудь?
Зане ничего не ответила, только взглянула на Леона, и ей стало еще тяжелее.
После собрания Зане и Дзидра возвращались домой вместе с Леоном, Даце, Теодором и Максисом. Остановившись у дороги, которая вела к его дому, Леон на прощание крепко пожал Зане руку.
— Ну, счастливого тебе пути! Привет Риге.
— Спасибо, — нерешительно ответила Зане.
— Жаль, что тебя не будет в воскресенье, — застенчиво сказала Даце.
— Кто знает, надумаю и останусь… — усмехнулась Зане.
Они простились и расстались.
«Надумаю и останусь… надумаю и останусь… — мысленно повторяла Зане, ступая по тропинке во дворе, которую Дзидра освещала карманным фонариком. — И что там особенного? Правда, как-то стыдно… но я останусь, и все!»
И у Зане будто с сердца свалилась тяжесть, давившая ее последние дни. Когда человек решается на что-то, он сразу чувствует себя спокойнее.
Сестры вошли в комнату, и Зане удивилась: и дом с низким потолком показался ей теперь совсем другим. Три недели она тут гостила, а теперь будет жить. И Зане своим деловым, практичным умом сразу прикинула, что ей теперь делать: завтра же она отправит телеграмму на работу, а за вещами поедет сразу же после свадьбы Даце. Раньше ей все равно не успеть.
И когда Дзидра, взглянув на уложенные вещи, сказала, что банки с вареньем надо бы еще завернуть, Зане уже спокойно ответила:
— Не надо. Я не еду. Остаюсь. — На удивленный взгляд сестры она ответила: — Насовсем.
Пятнадцатая глава
Много на свете есть песен, но нет другой такой могучей, волнующей, зажигательной, такой суровой и победной, как «Интернационал». Песня эта рождена в жестокой борьбе гневом и чаяниями рабочего класса, в ней слышатся гул баррикад и шелест боевых знамен. И веет от нее молодостью мирового пролетариата, молодостью возвышенных идей, чистотой сердец коммунаров.
Ее нельзя петь с холодной душой и мелкими эгоистическими мыслями. Нельзя осквернять святыню. Торжественные звуки ее зовут: иди и борись, бесстрашно стой за правду, за честность, не разменивай на мелочь убеждения, чувства, идеи. Будь таким, как они — первые. Будь верен — как они.
Разумеется, это нелегко. Проходят дни и годы, поколения сменяют друг друга. Как уберечь пламя факела, который надо нести все дальше и дальше? Новые люди получают готовым то, за что так мучительно тяжело боролись их отцы и деды. Как сохранить идею такой же чистой и молодой, чтобы ее не осквернили корысть и трусость? Чтобы молодые не говорили небрежно: «Ах, теперь это нам уже не нужно…»
