Верность - [83]
Но у самой Инги, видимо, никаких сомнений не было. Раскрасневшаяся, со сверкающими глазами, она время от времени поглядывала на молодого мужа, чокалась с гостями, и с ее лица не исчезала счастливая улыбка.
Сегодня она забыла о всех неприятностях, забыла и о Дижбаярах. Стоило ей взглянуть на Юриса, встретиться с ним взглядом, и она ощущала себя сильной и счастливой, а вся жизнь казалась ей радостной песней. Совсем рядом она чувствовала плечо Юриса и мысленно — уже в который раз — повторяла: «Я буду тебя очень, очень любить. Всю жизнь. До гробовой доски. Ты — самый лучший, самый любимый».
Сегодня вечером тише всех был Атис Рейнголд. Бригадира словно подменили. Разумеется, он старался не показывать этого, но было видно — с ним что-то случилось.
Даже Юрис заметил его молчаливость. Он наклонился к Атису:
— Почему ты сегодня такой мрачный? Что такое?
— Ничего, — отозвался Атис. — Я, может, только завидую вам.
— Ты завидуешь мне и Юрису? — быстро спросила Инга.
— А как же? — улыбнулся Атис.
Инга ответила счастливой улыбкой. Атис встал и оставил комнату. Без шапки он вышел во двор и остановился за дверью. Ко лбу липли снежинки и сразу таяли. Ему было очень, очень грустно, мучила ревность. Даце и Максис. Ах, почему он был таким ослом и не заметил этого раньше… Тогда можно было еще бороться, и неизвестно, кто победил бы. А разве он не видел, как внимателен Максис к Даце? Да, видел, только был почему-то уверен, что стоит захотеть — и любая бросится ему на шею. Из-за своего самомнения он и упустил девушку, которая понравилась ему по-настоящему. Упустил свое счастье. А может быть, еще не поздно? Может быть, стоит попробовать? Тряпка он, что ли, чтобы покорно смотреть, как другой берет то, что могло принадлежать ему… не только могло, но должно?
Атис сердито стиснул кулаки. Он сегодня впервые видел Даце такой счастливой. И как они с Максисом ведут себя — если не знать, то можно подумать, что это их свадьба, а не Юриса и Инги.
И, задыхаясь от ревности, Атис пытался вспомнить каждый самый мелкий недостаток Максиса… да, даже то, что он чуть-чуть косит одним глазом.
«Глупый, — тут же сказал он себе, вышагивая взад и вперед под окнами, за занавесками которых шевелились тени. — Ну и что с того? Да разве ты не любил бы Даце, если бы она косила?»
И Атис сам удивился тому, как изменились его взгляды. Нет, раньше он не стал бы так думать, раньше он обращал внимание только на красоток. Таких, как Даце, он даже не замечал. Поэтому, наверное, и упустил ее.
Атис вошел в темные сени, нащупал дверь в свою комнату и тихо отворил ее. Снял туфли и опустился на кровать. На свадьбу возвращаться не хотелось. Оттуда теперь доносились веселый смех и настойчивые возгласы: «Горько! Горько! Горько!»
Атис в самом деле ощутил во рту горечь.
Одиннадцатая глава
В высоких вершинах елей и сосен завывает вьюга. Деревья трещат и стонут. В воздухе, вокруг темных ветвей, мельтешат облака белой пыли. Весь лес полон глухого тяжелого гула.
И в поле тоже бушуют снежные вихри. Метет уже второй день. Дорогу занесло снегом, лишь по ряду голой ольхи видно, где она.
Но в глубине леса пронзительно визжат электрические пилы, гулко стучат топоры. И монотонно гудит трактор. Вот медленно клонится, а затем, с треском ломая ветви других деревьев и вздымая тучи снега, падает старая ель.
На краю маленькой поляны в солнечной белизне темнеют длинные стволы. Неподалеку пылает костер, вокруг него хлопочут люди.
Юрис и Теодор стояли возле сваленной ели, ушанки их запорошены снегом.
— Какое могучее дерево, — сказал Юрис. — Прямо жаль.
Теодор смотрел на вздрагивающие после падения ветви, которые пахучей зеленой грудой покорно прижались к снегу. Затем оба перетащили пилу к новому дереву.
Когда они приготовились валить дерево, Теодор вдруг заговорил:
— Я хотел вас попросить, Юрис… не могли бы мы говорить друг другу «ты»? Конечно, если вы не возражаете…
Юрис, не ожидавший такого вопроса, посмотрел на своего напарника и удивленно ответил:
— Почему бы мне возражать? Разве не все равно?
— Нет, для меня не все равно, — перебил его Теодор. — Вам, может быть, трудно понять… но вы все на «ты», только я чувствую себя чужим… словно я здесь не свой.
— Ну, знаешь, это у тебя фантазия, — засмеялся Юрис, перейдя сразу на «ты». — Разве потому, что я говорю тебе «вы», ты не свой?
— Может быть, и фантазия, — Теодор смахнул рукой с шапки снег. — Наверное. Но…
— Ну так вот тебе моя рука, и будем считать, что мы выпили с тобой на брудершафт. Эх, чудак ты! — И Юрис, смеясь, толкнул Теодора в грудь.
Опять задзенькала пила, впиваясь в толстый, бурый ствол, и стройное дерево закачалось.
В лесу работали и женщины — Инга, Даце и Дзидра. Они помогали распиливать ветви и складывать их в кучи. Работа совсем не легкая, особенно когда на тебе столько теплой одежды. От резких движений, разумеется, стало жарко, и кое-что пришлось скинуть. Инга сбросила старое пальтишко и осталась в теплом лыжном костюме, под которым у нее был еще вязаный свитер. В самом деле, все укутались так, словно собрались в Антарктику.
Пламя костра поднималось все выше. Шипели и громко потрескивали пылающие ветки.
