Верность - [14]

Приехали председатель, бригадир и старый Смилдзинь. Бейка засучил рукава рубашки и принялся накладывать сено на телегу. Кинув взгляд на небо, он крикнул остальным:

— На западе собираются какие-то тучки, но если пойдет дождь, то не раньше ночи. Это сено мы еще уберем.

— Тучки эти не к дождю, — понимающе сказал Себрис, тоже посмотрев на небо.

Атис Рейнголд вдруг бросил вилы и, склонившись к оставленному на меже пиджаку, достал из кармана что-то белое и подошел к Даце.

— Чуть не забыл… почтальон для вас письмо принес.

Даце взяла конверт и растерянно, с недоумением посмотрела на иностранные марки и печати. «Ошибка, — решила она. — Нам никто не пишет. «Индрикису Цауне»… отцу. Вот уже три года, как он умер». С еще большим недоумением она рассматривала незнакомый почерк и почтовый штемпель: «Оттава».

Алине пошла на кладбище, расположенное неподалеку на холме, среди густо растущих деревьев, и, опустившись у могилы мужа, окучила и полила недавно посаженные анютины глазки. Потом прибрала могилы матери и отца и села на скамейку под березой, ветви которой свисали почти до самой земли. Вокруг было тихо и спокойно, посвистывали птицы, пахло цветами и кладбищенским песком. Лежал бы тут и Теодор, были бы все вместе. Но он сложил голову на чужой стороне, и уже никогда рука матери не украсит цветами место его упокоения. Как это жестоко, бесчеловечно, и никому до этого нет дела. Только сердце матери болит. Судьба неумолима, уже ничего нельзя изменить.

Алине подняла облипшую песком руку и смахнула слезу. Где-то внизу, на дороге, прогрохотала телега. Багряное солнце опускалось над лесом. Пора идти. Алине вздохнула и пошла домой.

Даце ждала прихода матери возбужденная и радостная. Она бегом кинулась навстречу и протянула руку с чем-то белым.

— Мама… ты только не волнуйся… письмо от Теодора.

Алине тупо посмотрела на дочь. Она слышала, что говорила Даце, но не понимала. Не может быть… этого не может быть!

— Что ты сказала? — сипло спросила она.

Даце нетерпеливо повторила:

— От Теодора. Он жив. В Канаде.

Алине выхватила из рук дочери листок и поплелась к скамейке. Ноги подкашивались. Хотела прочесть письмо, но буквы прыгали перед глазами.

«Дорогие родители…»

Алине протянула письмо дочери и сказала дрожащим голосом:

— На… читай ты!

— «Мне про вас ничего не известно. Сам я жив и здоров. Теперь работаю. Очень тоскую по родине, по нашему дому, по всем вам. Даце, наверно, уже большая? Не знаю, удастся ли мне приехать, но, может быть, нам еще суждено увидеться. С нетерпением жду этого часа. До свидания, мои дорогие, ваш Теодор».

Алине вопросительно заглянула дочери в глаза.

— Как же это? — прошептала она, на лице ее был страх. — Значит, он приедет тайно? А если его поймают? Ничего не понимаю.

— Почему ты думаешь, что тайно? — удивилась Даце. — Он хочет приехать домой.

— Домой… — повторила Алине, все еще не веря. — Домой… Теодор… ох, господи, голова идет кругом!

Кормить свиней, которые давно беспокойно визжали, пошла Даце. Солнце уже скрылось, и на дворе стояли сумерки. Алине все еще сидела на скамейке, крепко сжимая белеющую в темноте бумажку в руке, с которой еще не смыла приставший на кладбище песок.

Утро рассвело совсем тихое. Небо, как и вчера, было прозрачно-зеленоватым, только на западе по самому горизонту тянулась узкая темно-синяя полоса. Ее не каждый заметил бы, но у тех, у кого на лугах сушится сено, глаза зоркие.

Поэтому бригадир Атис Рейнголд, проснувшись на самой заре и увидев эту полосу, обеспокоился. Он на ходу съел кусок хлеба, запил его молоком, вскочил на велосипед и помчался к Себрису.

— Будет дождь, — сказал он Себрису.

Тот посмотрел и нахмурился:

— Не успеем.

— Надо налечь изо всех сил. Ты беги к своим, я объеду остальных.

— Надо метать в стога! — крикнул Себрис вслед ему.

Атис был молодым, но дельным парнем — полная противоположность придирчивому, но медлительному бригадиру второй бригады Силапетерису. Атису едва исполнилось двадцать два года. Бригадиром он был только два месяца, новый председатель добился, чтобы Атиса назначили вместо Альберта Бриксниса, которого можно было чаще встретить в сельской лавке, где он обычно покуривал и пропускал по рюмке с приятелями, чем в бригаде. И какой шум подняли тогда приятели старого бригадира: «Вместо опытного человека молокососа поставили!.. Какая наглость и глупость!.. Ясно — это только потому, что и сам новый председатель молокосос. Ничего, ничего, Атис свернет себе шею…»

Но шея у Атиса была крепкая. Отец его долго болел, Атису удалось проучиться только до седьмого класса. Что же делать — они с матерью были главными добытчиками в семье. Атис хотел учиться, хотел стать электротехником, — но пока это ему не удавалось.

Атис стремительно повернул во двор Цауне и нетерпеливо забренчал звонком. С лаем выбежала собака и завиляла хвостом. Дверь порывисто распахнулась, вышла Даце.

«Почему эта девушка всегда краснеет? — подумал Атис, глядя на нее. — Точно школьница. Скажешь слово — она смущается. В самом деле, чудная какая-то, в наше время такую и не встретишь».

— Надо бежать, Даце, — сказал он ей, не слезая с велосипеда. — Будет дождь.