Верное сердце Фрама - [10]

Больше всего Фрама ободряло, что впереди — хозяин, что на краткой остановке можно потереться мордой о его ноги.

Хозяин все эти дни не выпускал из рук остола. Фрам не питал к остолу особой симпатии, но хозяину он служил верно: то надо проверить неокрепший лед на полынье, то измерить глубину снега, то опереться, карабкаясь через ропак.

Вот и сейчас хозяин остановился, упершись об остол. Стоит, чуть заметно покачивается, словно силится не упасть. Фрам потерся о ногу, хозяин даже не взглянул. Такого с ним прежде не бывало, обычно продохнет воздух, откашляется и что-нибудь скажет или рукой потреплет.

Подошел Линник, в глазах растерянность.

— Что с вами? — вырвалось у него, но ответа ждать не стал, подставил плечо, обхватил хозяина рукою и осторожно повел к нарте.

Фрам почувствовал: что-то неладное с хозяином. Ступает неровно. Ветром его качает. Сел в нарту. Тронулись. Впереди зашагал Линник.

Желание бежать у Фрама пропало. Раньше он догонял хозяина. Теперь ловил малейшую возможность, чтобы оглянуться назад.

Вечером в палатке как будто бы все было по-прежнему. Хозяин, правда, сел к примусу ближе, чем обычно. Езда на нарте без полушубка, в одной ветровой рубахе — удобной и легкой при ходьбе, — не прошла бесследно. Не захотел Седов задерживаться в пути, увязанные вещи развязывать, чтобы полушубок достать. А Север никого не щадит.

Обмороженное лицо Седова покрылось темно-лиловыми пятнами, Седова тряс озноб.

У Фрама, лежавшего рядом, настороженно подымались уши. А хозяин, привалясь спиной к ящику, водил карандашом по бумаге:

«Я окончательно простудил себе грудь. Бронхит меня давит, не могу отдышаться. Под вечер страшно лихорадит, едва отогрелся у примуса. Ах, дорогой, дорогой спаситель наш, примус! Собак сильно бьет мороз. Кормили их досыта, по одному фунту и более галет. Прошли 15 верст и остановились в четыре часа ночевать за островом Елизаветы».

Фрам давно научился угадывать настроение людей по интонации голоса, по шагам, даже по молчанию. Почему-то молчание хозяина, не проронившего за вечер ни слова, тревожило и настораживало чуткую собаку.

Пустошный возился с упряжью, большой иглой сшивая постромки, Линник выскребал лед из спального мешка, исподволь поглядывая на начальника. Ему непременно хотелось, чтобы начальник обратил внимание на его занятие.

Мешок, в котором спали все трое, за ночь влажнел от дыхания, днем испарения превращались в лед. Сушить не успевали.

Наконец Седов перехватил взгляд Линника. С минуту они смотрели друг другу в глаза.

Фрам из собственного опыта усвоил, что такой поединок глаз ведет к схватке. Но хозяин неожиданно опустил веки и, казалось, задремал. Озноб прекратился, лишь мышцы — Фрам это почувствовал — напряглись.

— Ничего, Григорий, — сказал наконец хозяин, открывая глаза. Он впервые назвал Линника по имени. — Одолеем. Вчера с тороса я видел Теплиц-бай. Там склады Абруццкого. Деньков пять передохнем. Я быстро окрепну. И двинемся дальше… А путь на судно, — хозяин жестко взглянул на Линника, — лежит у нас не иначе, как через полюс.

X

Две ночи подряд Фрам мешал людям спать. Линник, конечно, дал ему выволочку. Хозяин промолчал, но, пожалуй, и он недоволен.

А Фрам, если разобраться, нисколько не виноват. Палатка стоит недалеко от продушин, проклятые тюлени фыркают, щелкают челюстями, хлопают ластами по воде. Какая лайка останется спокойной? Охотничий инстинкт, он кого хочешь подымет: день ли, ночь — попробуй устоять!

Пришлось Линнику из стального мешка выбираться, хозяина разбудил — ведь мешок-то один на всех. А хозяин больной. Днем его в полюсный костюм закутали, везут на вторых нартах. Фраму ни подойти, ни приласкаться. Только кашель слышит — сдавленный, с хрипами.

Сейчас хозяин у примуса греется, тяжело дышит, в груди, словно камешки перекатываются, а собаки, что на воле, зверя почуяли. И Фрам почуял, завизжал от нетерпения, просится — откройте палатку.

— Медведь, — догадался хозяин. — Пойдем, Линник.

— Господин начальник…

— Пойдем. Свежее мясо необходимо.

В полумраке лайки облепили медведя. Видит он, что не совладать с ними — побежал. Они — за ним.

Собачий лай покатился, удаляясь. Фрам больше всех старается, погромче подает голос, чтоб хозяин с пути не сбился, услышал.

Загнали медведя в лунку.

Ох, как долго не идет хозяин! И отбежали-то недалеко. Что ж, надо пока на себя рассчитывать. Варнак, видно, уже получил свое — скулит в сторонке. Оно и неудивительно — лапы у медведя короткие, сильные, как хряснет, так считай косточки!

Фрам тоже не промах, не впервые со зверем встречается: чуть вперед, чуть назад метнется, обманет медведя, в бок вцепится — отпрыгнет.

У медведя глаза злые-презлые, морда широченная, пасть открыта — схватить не успевает, вертки лайки и много их, от суматошного лая голова кругом.

Хозяин не опоздал. Грузно идет, медленно, прямо на медведя. В двух шагах остановился, дуло в рот наводит. Рука дрожит, сильно дрожит — устал хозяин. Еще полшага вперед сделал — промахнуться не хочет. Фрам последний раз рыкнул на мишку и отскочил: через миг выстрел будет.

Раздался щелчок. Робкий, еле слышный. Хозяин перезарядил винтовку, и снова щелкнуло глухо и тихо.