Вернись до заката - [7]

— Я немножко вздремнула, — соврала Патриция. — Я приготовила обед, поднялась сюда, чтобы немного отдохнуть, и неожиданно заснула.

— Густав нашел тебя?

Тетя небрежно бросила ключи на антикварный столик у двери и стояла, нахмурив густые брови, как бы всем своим видом показывая, что она не даст в обиду свою любимую племянницу. Иногда она напоминала Патриции полицейского из популярного телевизионного сериала, который был особенно хорош в проведении дознания.

— Нашел. — Патриция не торопилась выкладывать тете все сразу. Она помолчала и заправила за ухо вьющуюся прядь. — Кстати, зачем ты сказала ему, где меня искать?

— Потому что он был предельно вежлив и искренне обеспокоен. Я считаю, что вам двоим уже давно пора поговорить, даже если вся вина и лежит на нем.

Марион Вильямс, высокая худая женщина немногим за пятьдесят, имела ирландские корни, о чем свидетельствовал ее рыжий цвет волос и соответствующий темперамент. Она была не на шутку взволнована. Чтобы скрыть волнение, она прошлась по комнате, затем сняла элегантный пиджак цвета морской волны и старательно пристроила его на спинку старинного стула с гнутыми ножками.

— Марион, ты немного не так поняла причину, по которой он был обеспокоен. А насчет мирных переговоров… Ты не думаешь, что уже немного поздно для этого?

— Поговорить никогда не поздно, запомни это, детка. Ты находишься в совершенно непонятной ситуации. То ли замужем, то ли нет. Соломенная вдова какая-то. Вам давно пора утрясти этот вопрос.

Патриция глубоко вздохнула и решительно встала.

— Если тебя это обрадует, могу тебе сообщить, что мы и вправду все утрясли. Густав попросил у меня развод.

— Как?!

Марион просто остолбенела от удивления. Патриция впервые видела ее такой. Никто и никогда прежде не мог застать ее врасплох. Семейные мифы гласили, что с двух лет тетя Марион демонстрировала чудеса сообразительности. Обмануть ее бдительность было просто нереально.

— И что ты ответила ему на это? — поинтересовалась тетя, которая уже пришла в себя и теперь рассеянно перебирала пальцами жемчужины ожерелья.

Патриции было трудно говорить об этом. Сколько раз за этот час, который она просидела, прячась от всех, она повторяла себе, что нет ничего противоестественного в том, что Густаву нужен развод. Но какая-то иррациональная часть ее сознания все эти годы хваталась за слабую надежду, что однажды он непременно вернется к ней. А сегодня все ее надежды были уничтожены, словно желтые листья, втоптанные в осеннюю грязь.

— Я согласилась. Что еще я могла сделать?

— А ты рассказала ему о ребенке?

Когда тетя Марион пыталась добраться до правды, она не имела привычки церемониться.

— У Густава есть женщина, и он опять хочет жениться, завести семью… Да, я рассказала ему о ребенке. Наверное, лучше было бы, если бы я не стала делать этого.

Стараясь увернуться от проницательного взгляда тети Марион, Патриция прошла мимо нее к двери. Может, это и было трусостью с ее стороны, но она сейчас была не в состоянии вынести допрос с пристрастием. Она хотела только одного — залезть в горячую ароматизированную ванну и уж там, в одиночестве, вволю поплакать.

— Ты сделала все правильно! Пусть и Густав почувствует ту боль, которую он заставил тебя испытать!

— Тетя, но он был просто раздавлен этим известием. Что толку, если мы оба будем страдать?

И опять Марион не сразу нашлась, что ответить. Она обняла Патрицию и отвела рыжую прядь с ее лица.

— Девочка моя, ты такая красавица. Ты должна быть счастлива. В твоем возрасте ты должна вовсю наслаждаться жизнью, а не сидеть в пыльном магазине с такой старой перечницей, как я.

Патриция улыбнулась, чувствуя непреходящую нежность к тетушке, которая, не колеблясь, приняла ее в свой дом, когда Густав бросил ее, к тетушке, которая дала ей не только крышу над головой, но и возможность неплохого заработка, когда в этом возникла нужда. Когда Патриции было особенно трудно, Марион, не задумываясь, бросалась ей на выручку. И именно Марион была рядом с ней в больнице, именно она держала ее за руку в ту ночь, когда Патриция потеряла своего долгожданного ребенка.

— Никакая ты не старая! — искренне возмутилась Патриция. — Ты еще дашь фору некоторым молодым! А что касается счастья… Первые годы жизни с Густавом я была счастлива. По-настоящему.

Воспоминания об уже забытых было моментах этой беспечной и счастливой жизни заставили ее щеки немного окраситься.

— Какой же он дурак! — с отвращением заявила тетя. — Я это говорила пять лет назад, да и сейчас не устану повторять. Он имеет хоть малейшее представление о том, что же он потерял?!

Кажется, уже недалеко. Густав притормозил на обочине, чтобы еще раз взглянуть на карту. Убедившись, что не сбился с дороги, он опустил стекло и с удовольствием вдохнул свежий деревенский воздух. Теплая погода еще держалась, но уже явственно чувствовалось приближение осени. Листья начали желтеть и опадать, столбик термометра опустился, но сейчас это только радовало Густава. Освежающая прохлада помогала ему здраво мыслить.

Он вытащил из нагрудного кармана старую затертую фотографию, сделанную много лет назад, когда они с Патрицией только познакомились. Это было в Париже. На фотографии была запечатлена смеющаяся Патриция на фоне Эйфелевой башни. Она выглядела юной и потрясающе красивой. Ветер развевал ее золотисто-рыжие волосы, ее зеленые глаза сияли словно звезды, а миленькое летнее платье подчеркивало все достоинства фигуры. Густав тогда просто не мог отвести от нее глаз, а она пыталась заплатить за обед, хотя было совершенно очевидно, что из них двоих он был явно более платежеспособен. И он вскоре понял, что именно такова была Патриция, в своей щедрости и открытости не знающая меры. Густаву казалось, что до встречи с ней он жил в потемках, не видя солнечного света. Она принесла в его жизнь радость и счастье. Тот день, когда он ушел от нее, был самым черным днем в его жизни. Самым черным… До того, как он узнал о ребенке.