Верная жена - [25]

Думал Ральф о вдове из соседнего штата. Он часто бывал там по делам. Эта некрасивая женщина затащила его в постель и отдалась, не проронив ни звука. Она изгибала спину, расставляла ноги и открывала для него все тайны своего тела. Она засовывала язык ему в рот, сосала его член, а потом лежала, обвившись вокруг него. Они оба, дрожащие в темноте, оплакивали то, что отдали и что потеряли.

Он покинул Сару, даже не пожелав спокойной ночи. Она не подняла головы. От ее слез вымокли сбившаяся подушка и ее спутанные волосы. Он забыл красный шарф, и тот остался на спинке зеленого стула.

К ее дому он больше не приближался. За шарфом так и не вернулся, да она и не предполагала, что вернется. Любовь не стоила даже шарфа.

Были и безумные вылазки в Чикаго после того, как он выгнал Эмилию. Ральф пытался найти ее и ее любовника. Конечно, он разыскивал не Эмилию: он не вернул бы ее, даже если бы она ползла к нему по улице голая и умоляла простить. Он искал это — трещину между ее ног и соски, черные в темноте. Ее кожу, напоминающую маслянистую землю.

Ральф проходил мимо Кэтрин в холле. Следил за ней из окна верхнего этажа. Гуляя по дорожке, ведущей от дома, она тыкала палкой в грязный снег — то сердито, то с беспомощностью ребенка.

— Что вы делаете?

— Просто смотрю.

— Вы что-то потеряли?

— Неважно. Просто смотрю.

Кто она? О чем размышляет весь день, пока он сидит в офисе в своем темном кабинете на чугунолитейной фабрике или разъезжает по штату и вытягивает из недр богатства? Куда она отправляется после ланча? Об этом ему докладывала миссис Ларсен.

Ему хотелось схватить Кэтрин, порвать на ней одежду, однако он себе такого не позволял. Вместо этого привозил ей вещи и розы из чикагской оранжереи; эти кроваво-красные цветы стояли в вазах. У них были старинные названия — им давали имена французских поэтов и английских герцогов. Эти розы росли под стеклом и ничем не пахли.

Он покупал шоколад, марципаны в форме животных и цветов, конфеты, к которым она была равнодушна и которые миссис Ларсен потихоньку скармливала сладкоежке мужу. Заказывал шляпы, в которых Кэтрин было некуда ходить, музыкальные шкатулки, блестящие серьги, которые она не надевала. Выписывал романы, и она читала о приключениях распутников вдвое младше его, об отчаянии английских девушек, блуждающих по болотам в поисках мертвых возлюбленных. Он добыл птичку, которая пела для нее перед сном. Кэтрин позволяла ей летать по комнате, по той, где он спал ребенком.

Но Труит не разрешал Кэтрин покидать поместье. Ни разу она не посетила город. Вместо этого он дарил ей разные пустяки.

У него имелся давно подавляемый вкус к роскоши и изыскам. Он умел выбрать вино, брошь или отрез шелка. Эта черта засела в нем. Любовь к роскоши. Каждый день он возвращался домой с маленькими дорогими безделушками. Кэтрин застенчиво, с легким удивлением их принимала. Он знал, что ей некуда в них ходить и негде хранить.

На эти цветы, ленты и прочие пустяки Ральф смотрел как на средство приручить свою гостью. Эти вещи, доступные немногим, богатым и испорченным, каждый день попадали к ней из его рук.

— Ох, — вздыхала Кэтрин, — Ох, мистер Труит, как красиво!

Он чувствовал, что простота его жизни испаряется, словно у пьяницы, который долгое время исповедовал трезвость, а потом сделал глоток бренди.

Любовь сводит людей с ума. Он наблюдал за этим ежедневно. Каждую неделю читал об этом в газетах, где писали о сгоревших сараях, об отравлении мышьяком, о младенцах, втайне утопленных в колодцах, чтобы их отцы не узнали о безумии любви. Матери отправляли детей к милосердному Богу. По вечерам, после ужина, Ральф читал эти статьи Кэтрин, а та, в свою очередь, сочиняла истории о грустных женщинах и сумасшедших мужчинах. Снова и снова называла их имена, пока эти рассказы не превратились в своего рода безумие.

— Почему они делают это, мистер Труит? Почему так печальны, почему так податливы?

— Долгие зимы. Религия.

— Может, это и с нами случится?

— Нет.

Конечно, Кэтрин хотела в город. Кто бы на ее мест не захотел? Пройтись по улицам, посмотреть на обыкновенных женщин, которые на следующей неделе возможно, утопят своих детей, на усталого рабочего который за одну ночь зарежет сорок голов своего скота. Ральф не позволял ей ездить в город, хотя людям уже было известно, что она живет в его доме.

«Если любовь доводит людей до безумия, — размышлял Ральф, — то что делает отсутствие любви? В этом случае люди становятся такими, как я». Он совал руку в карман, пока Кэтрин морочила его своими историями, и тихонько теребил член.

Но к ней все еще не прикасался. Отделил от своего естества страсть к ней или к любой другой женщине. Сохранял дистанцию. Забыл, как можно по-настоящему любить и желать женщину. Утратил привычку к романтическим отношениям.

Однако каждую ночь он лежал на своих чистых, накрахмаленных, пахнущих морозом простынях и представлял Кэтрин и ее спальню. Рисовал в воображении скрытые части ее тела. К себе он не притрагивался. Не мог этого перенести. Взрослый мужчина. Почти старый. Ну не глупость ли? И она, совсем рядом.

Его грехи заключались не в грезах. Его извращением было молчание. Молчание и соблюдение расстояния.