Veritas - [7]

Миллионы миллионов подданных насчитывала Alma Urbe Caesarea,[7] а также дюжины дюжин различных культур и языков. Немцы, итальянцы, мадьяры, славяне, поляки, рутенийцы, швабские ремесленники и богемские кухарки, адъютанты и камердинеры с Балкан, бедные беженцы, спасавшиеся от турок, но в первую очередь толпы слуг из Моравии, напали на Вену, словно жужжащий рой пчел.

Для всех этих народов город, лежавший перед нашим взором, был столицей. Найдем ли мы здесь то, что обещал нам Атто Мелани?

Благодаря его займу, мы смогли доверить все наши жалкие сбережения обеим дочерям, которых мы предпочли оставить в Риме, под строгим присмотром наших добрых соседей-истрийцев, чтобы они и дальше продолжали заниматься своим ремеслом повитух. Со слезами на глазах, с обещаниями вернуться как можно скорее с долгожданным приданым, чтобы они могли наконец выйти замуж, мы в глубокой печали попрощались с ними.

Однако, если в Вене нам не улыбнется счастье, у нас не останется ни геллера и мы не сможем ни покинуть город, ни выжить в нем. Мы сможем только просить милостыню и ждать смерти лютой зимой. Вот что делает жестокая бедность: она заставляет смертных в крайней спешке нестись через полмира, затем втискивает их в безнадежные обстоятельства и связывает крылья. Короче говоря, мы совершили поистине прыжок в неизвестность.

Клоридия все-таки согласилась на путешествие.

– Все что угодно, только бы никогда больше не видеть твое лицо, испачканное сажей, – сказала она. Одна лишь мысль о том, что я наконец перестану заниматься ремеслом, которое так часто пугало и беспокоило ее, заставила ее принять предложение аббата Мелани.

Я невольно взглянул на свои руки: даже после многих дней без работы они по-прежнему были черны – между пальцами, в порах и под ногтями. Отличительный признак жалкого трубочиста.

Клоридия и ребенок натужно кашляли, вот уже много дней. Меня тоже мучили признаки болезни легких. Приступы лихорадки, начавшиеся на середине пути, все сильнее и сильнее ослабляли нас.

Карета переехала маленький мост, переброшенный через защитный вал, и въехала в город через Каринтийские ворота. Вдалеке я видел, как вспыхнули зеленым хвойные леса Каленберга. Дневное светило убирало кончики своих пальцев с холма и сердобольно коснулось ими моей жалкой личности: неожиданно на мое лицо опустился теплый луч солнца. Я улыбнулся Клоридии. Воздух был холодным, ясным и чистым. Мы прибыли в Вену.

* * *

Я невольно дотронулся до кармана своей тяжелой, новой, с иголочки, пелерины, приобретения на средства из займа аббата, где хранил все необходимые для путешествия документы. Из бумаг, которые нам передал римский нотариус, следовало, что нас примут по определенному адресу, куда мы должны направиться сразу же по прибытии. Название улицы сулило добро: Химмельпфортгассе.[8]

Окруженная невероятной тишиной, которую приносит с собой снег, карета медленно ехала по Кернтнерштрассе, которая вела от одноименных ворот к центру города. Клоридия оглядывалась по сторонам с широко раскрытым от удивления ртом: меж роскошных, укутанных в аристократическое белое пальто домов и карет, выезжавших из переулков, беззаботно сновали толпы тепло одетых служанок, словно было воскресенье, а не середина рабочей недели.

Она с удовольствием расспросила бы кучера, но отказалась от этой мысли из-за языковых трудностей.

Я же смотрел только на башню собора Святого Стефана, который поднимался над крышами по правую руку от нас, все более и более величественный. Я полагал, что именно это и был священный шпиль, который османы обстреливали день за днем летом 1683 года, в то время как осажденные горожане храбро оказывали сопротивление, хотя им приходилось сражаться не только против вражеских снарядов, но и против голода и недостатка боеприпасов.

Кучер, которому я показал бумагу с нужным нам адресом, высадил нас на одной из грязных улочек, перпендикулярных Кернтнерштрассе. Мы были у цели.

Когда он указал нам на веревку колокольчика, чтобы мы могли сообщить о своем прибытии, я несколько удивился: мы стояли перед воротами монастыря.

* * *

– Минуточку, минуточку, – произнесла на ломаном итальянском тень, появившаяся у густой решетки рядом с колокольчиком.

Услышав наши имена, она согласно кивнула. Нас ждали. Два дня назад во время остановки кучер отправил посланника, чтобы тот доложил о нашем скором прибытии.

Кучер помог мне сгрузить багаж, и от него я услышал, что мы собирались войти в один из самых крупных, более того, вероятно, в самый влиятельный женский монастырь города.

Нас приняли в большом мрачном холле, из которого мы спустя несколько минут снова вышли на яркий дневной свет, в крестовый ход внутреннего двора монастыря, под длинную колоннаду из белого камня, украшенную статуями тех монахинь, которые доказали свою величайшую степень добродетели. В сопровождении старой монахини, которая, похоже, была немой, а быть может, просто не знала нашего языка, мы быстро шли вперед под аркадами и оказались в домике для гостей. Нам указали на две находившиеся рядом комнатки. В то время как Клоридия и мальчик, истощенные, упали на постель, я занялся тем, что отнес багаж в наше пристанище, в чем мне помогал молодой идиот, которого сестры взяли для уборки и чистки подвальных помещений. Идиот, сгорбленный и неуклюжий человек, однако высокий и мускулистый, был очень болтлив, и по тону его болтовни мне показалось, что он спрашивает меня о путешествии или о чем-то подобном. Жаль только, что я не понял ни единого слова.