Верховья - [33]

Река здесь была так узка, что не разделяла куривших на две отдельные компании. Оба берега хорошо слышали друг друга, не напрягая голоса. Одни курили, а звено Лукова, чуть повыше, скатывало бревна, и они плыли сплошняком, во всю маленькую ширину реки.

— Спичек дай! — попросил Шаров у только что прикурившего на другом берегу Чирка.

— На, — потряс тот коробком в облачке дыма над головой.

Шаров взял багор и ловко перебежал реку по плывущим бревнам. Прикурил и так же ловко вернулся назад. Княжев, Сорокин да и все, кто сидел по берегам, с одобрением наблюдали эту лихую перебежку. А Шаров, польщенный одобрительным вниманием, вдруг позвал Мишку:

— Иди к нам... Тут привольнее!

Мишке идти было незачем, одинаково было сидеть что там, что тут. Но раз позвал и все слышали, надо было бежать, а то еще подумают, что испугался. Взяв багор, как балансир, наперевес, он побежал, но, пока бежал до середины, бревна вдруг расплылись, и впереди образовалась полынья. Надо было остановиться и выждать, когда бревна опять сомкнутся. Но тогда бы снесло вниз, и не получилось уж так ловко, как у Шарова. И Мишка побежал наискось, вверх по реке. Вдоль бревен бежать было рискованно. Если бы Мишка перебегал один, без зрителей, он бы перебежал, но теперь торопился — прыгнул на одинокую ель, отмокшая кора ее соскользнула, и Мишка улетел с головой в воду.

Когда он, очумев от ледяного холода, вынырнул, по берегам смеялись, а шапка уплывала по течению вниз... Однако багор из рук Мишка не выпустил, вынырнул вместе с ним и, толкая его перед собой, поплыл к берегу.

Было стыдно и обидно, но Мишка не показывал виду — смеялся вместе со всеми. Пеледов сбегал, выудил на повороте реки шапку и подал ее Мишке на конце багра.

— Посмеялись, хватит! — обрезал всех Княжев. Встал и, глядя на Мишку, сказал уже тише: — Идите с Пеледовым на средний кривуль. Обоим до вечера там дежурить. И сушитесь... По очереди.

Пока Мишка выливал из сапог воду и вновь наматывал сырые портянки, Пеледов стоял над ним, ждал, а потом, когда углубились в лес, скомандовал: «Бегом!.. И не останавливайся, если жить хочешь», — и побежал первым.

Они бежали через кусты, по неглубоким заливинам и сугробам, где проваливались, а где по насту. Пеледов оглядывался и все подгонял Мишку: «Быстрее, не отставай!..»

Когда прибежали на луговину кривуля, Пеледов сбросил свою фуфайку и кинулся разводить костер. Подбегая в Мишке, он кричал: «Раздевайсь! Донага... Накинь фуфайку...» И снова бежал за сушняком в лес.

Костер задымил, Пеледов стащил с Мишки свою фуфайку, постелил ее на холодную луговину и велел ложиться:

— Поворачивайся спиной! Растирать буду! Спирту бы...

Мишка заупрямился.

Тогда Пеледов, не скрывая усмешки, сказал ему, глядя прямо в глаза:

— Знаешь, что будет? — и, выждав, заявил твердо. — Воспаление легких! Завтра на работу не встанешь. Проваляешься до конца тут или совсем умрешь. Смотри...

Последние слова поколебали Мишкино упрямство, и он, стесняясь наготы, покорно лег на фуфайку.

Пеледов мял и тер его долго, устал и, задыхаясь, спрашивал:

— Ты как сюда... попал? Тебе, судя по возрасту, сейчас... учиться бы надо? А?..

— Деньги надо — вот и попал, — глухо, в фуфайку говорил Мишка.

— В каком классе был?

— В техникуме...

— Ну и кем стал?

— На строителя... не хочу.

— Ясно... Я вот тоже сбежал... Хотя дело свое любил. Политэкономией занимался. Не слыхал, что это за зверь?.. Повернись!

— Чуть-чуть, — соврал Мишка, думая, что это связано с политикой, с лекциями о международном положении. Ему было уже тепло, и он глядел на Пеледова с любопытством и недоверием одновременно.

— Ну вот, теперь вставай на мои рукавицы и суши прежде всего портянки. Сапоги я сейчас на палки повешу, все три... У меня тоже одна нога мокрая — зачерпнул. Эх! Спирту бы сейчас, — повторил он еще раз, и у Мишки мелькнуло подозрение: «Наверное, алкоголик. Ученый-алкоголик...»

В пяти шагах от костра зализывало луговину напористое течение. Бревна разворачивались в изгибе реки сами, и оба наблюдали от костра, как вода работала без их помощи. Шилекша, не сжатая здесь стволами сосен, вольно лилась по лугу, и бревнам хватало места. Костер вошел в силу, обжигал голые колени и руки, и Мишка, отодвигаясь, постепенно одевался: уже высохло нижнее белье, подсыхали штаны, портянки. Надевать на себя все горячее на знобком ветру было приятно, и Мишка даже радовался, что искупался. Он и не думал о простуде, болезни... Пеледов, высушив сапог, обулся и принес две охапки елового лапника. Мишка сидел на этом лапнике, как на троне, блаженно жмурясь от тепла и дыма.

— Эх, чайку бы еще! — сказал Пеледов, тоже растягиваясь на лапнике. — Вот работа у нас сегодня, а?.. Курорт. Лес ото всех болезней лечит. Человек делается крепким душой и телом. Ты правильно поступил, что пошел весновать. Жизнь надо изучать. Знать ее. А потом уж учиться. Я любил в молодости учиться, диссертацию даже защитил. Но... гад Гитлер, — тут он посуровел лицом и замолчал.

Мишка осторожно посмотрел на него, не зная, что ответить.

— Провал памяти временами у меня. Понимаешь?.. Забываю то, что даже обезьяны помнят. Какая уж тут наука... Один лес вот и остался — вся радость теперь тут. Спета, видно, моя песня... А тебе учиться, конечно, надо. Успеешь еще, не расстраивайся, жизнь долга... Все еще будет. Мать-то есть?