Верхом на тигре. Дипломатический роман в диалогах и документах - [37]
Однако нейтралитет в чистом виде был чреват изоляцией и уязвимостью государства, поэтому его следовало подкрепить – пусть не союзом, а чем-то вроде дружественной договоренности с одним из ключевых игроков.
По сути, на это же нацелились англичане и французы. Им тоже хотелось найти партнера, готового нести на себе основное бремя борьбы, чтобы самим отсидеться в сторонке. И Сталин, и лидеры западных демократий долго не могли определиться с выбором. В Лондоне и Париже выбирали между Москвой и Берлином, а в Москве – между Берлином, Лондоном и Парижем.
Сталин не забывал ни о политике «умиротворения» с унизительным для СССР Мюнхенским соглашением, ни о поведении «демократов» в период испанской войны, когда они заняли позицию, выгодную Франко, Гитлеру и Муссолини, что в корне подорвало советский курс помощи республиканцам. С другой стороны, после того как Гитлер разделался с Чехословакией в нарушение всех обещаний, дававшихся Лондону и Парижу, там как будто поняли: немцам верить нельзя, нужно договариваться с Советским Союзом.
В апреле 1939 года начались трехсторонние переговоры с англичанами и французами, но быстро выяснилось, что те по-прежнему не готовы к конкретным договоренностям. От СССР они требовали односторонних гарантий безопасности Польше, а советское предложение о подписании трехстороннего договора о взаимопомощи не нашло у них отклика.
В результате ушел с поста «отец коллективной безопасности» Литвинов, который постоянно конфликтовал с Молотовым. Теперь Вячеслав Михайлович совмещал должности председателя правительства и главы внешнеполитического ведомства. В отличие от своего предшественника, принципиально настроенного на сближение с демократическими государствами и противодействие фашизму, Молотов по природе своей был оппортунистом и мог следовать любой линии. Главное, чтобы ее санкционировал «вождь и учитель» советского народа.
Установка на сближение с Германией была немыслимой при Литвинове, но стала вполне допустимой при Молотове. Тем не менее перемены в руководстве НКИД еще не означали окончательного выбора в пользу «германского варианта». Как отмечал Гнедин: «…Хотя Сталин в те дни и задумал совершить поворот в советской внешней политике, но в тот момент ему не нужно было открыто демонстрировать свои намерения; новые переговоры с Англией и Францией еще только предстояли, а непосредственный контакт с Гитлером еще не наладился»{190}.
Колебания советской верхушки сохранялись на протяжении всего периода до начала августа 1939 года. Сталин и Молотов внимательнейшим образом отслеживали поведение «претендентов на союз», определяя, кто из них менее конъюнктурен и достоин доверия. Впрочем, доверять нельзя было никому, и конъюнктурность отличала все стороны, не желавшие преждевременно связывать себя конкретными обязательствами. Все игроки были готовы при удобном случае круто менять свои позиции и разыгрывать сложные комбинации. Было много неясностей: инструкции, которые получало полпредство в Берлине из центра, часто носили противоречивый характер.
В конце мая 1939 года, когда в Берлине готовились к визиту югославского регента принца Павла (состоялся 1–4 июня), весь дипкорпус был приглашен на два торжественных и официальных мероприятия: военный парад и вагнеровскую оперу «Нюрнбергские мастера пения». В соответствии с правилами Астахов запросил центр: ходить или не ходить? Сначала (исходящая телеграмма Потемкина) он получил такое указание: «Приглашение примите, на спектакль не ходите». На парад идти следовало, поскольку германская военная техника всегда интересовала Москву. Ну а Вагнером, которого так любил Гитлер, можно было пожертвовать. Но буквально через пару дней последовала корректива: «Оба приглашения примите. Следует пойти в театр и на парад одному или двум лицам»{191}.
Изучение советских дипломатических документов этого переходного периода заставляет прийти к выводу, что приоритетом курса Москвы длительное время все же оставалось достижение договоренности с англичанами и французами. Интуитивно Сталин ощущал высокую степень опасности, исходившей от Гитлера, чьи экспансионистские планы в отношении Советского Союза были известны. Советско-германские контакты поддерживались на тот случай, если Лондон с Парижем в очередной раз проявят непоследовательность.
Известен тезис о том, что советское руководство «водило за нос» англичан и французов, используя переговоры с ними как способ давления на Германию, чтобы побудить ее поскорее броситься в советские объятия. Трудно с этим полностью согласиться. Во-первых, если говорить про «давление», то оно также оказывалось на Париж и Лондон, которым было известно о советско-германских контактах и которые могли сообразить: если они не договорятся с Советами, это сделает Берлин. Во-вторых, Москве было ни к чему давить на Берлин, поскольку активной стороной в «наведении мостов» и инициатором сближения выступали немцы, а не русские. Русские оставались «невестой на выданье», благосклонности которой добивались, с одной стороны, нацисты, а с другой – лидеры демократических государств.
