Верхом на тигре. Дипломатический роман в диалогах и документах - [107]

Но в высших военных и политических кругах СССР крепла уверенность в том, что война с Германией близится. Отметим в этой связи датированные 15 мая 1941 года «Соображения Генерального штаба Красной армии по плану стратегического развертывания Вооруженных сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками»{554}. Вопрос заключался лишь в сроках гитлеровского нападения и в том, когда и как следовало к нему готовиться.

Как известно, эта подготовка так и не была развернута должным образом. Пригрозив Германии, Сталин побоялся спровоцировать Гитлера и не допустил принятия нужных мер по укреплению обороны.

Два вождя

Молотов не ожидал, что его вызовет Сталин. Конечно, время не позднее, еще полуночи не было – самый разгар работы для советских и партийных чиновников. Это понятно. Это нормально. Но они расстались всего полчаса назад, когда вождь неожиданно сказал ему, Берии, Жданову, Микояну, Тимошенко, ну и кто там еще с ними находился, что всё, хватит на сегодня, все устали, был большой день и очень значительный.

То, что очень значительный, все еще раньше прочувствовали, да так, что холодок по спине пробежал и даже дрожь, потому как никто не ожидал услышать такое. Такое сильное и поистине исключительное. Можно додумывать и догадываться, что Сталин имел в виду. Не просто так говорил. Какая-то перемена. Рубеж.

Вождь выступал в Кремле на банкете в честь выпускников военных академий. Не по бумажке. То есть держал в руках какие-то смятые листки, но в них почти не заглядывал. А после в карман сунул. Кто ему готовил, кто печатал, неизвестно. Лаврентий пытался выяснить, но не сумел. Так и сказал: «Не сумел». Может, врет. Только зачем ему врать? Всех это касается. Оставалось предположить, что Коба собственноручно эти листки заполнял, сам над своей речью корпел. Следовательно, придавал ей большую важность. Наверное, так.

Одно очевидно. Война не за горами. Никаких сомнений нет, с кем воевать придется. С немцами, с кем же еще. Не зря еще с зимы все запреты на антифашистскую продукцию сняли. Книги в библиотеки вернули, «Александра Невского» снова показывают. Да и посильнее ленты, которые фашистские порядки критикуют. Даже «Карьеру Рудди» на экран вернули, с осуждением фашистского антисемитизма.

А теперь вождь обо всем прямо, по-военному сказал. После выступления пили, ели с командирами-выпускниками, шутили, но для виду, в общем. Всем хотелось побыть в одиночестве, переварить услышанное. И решили, что Сталин внутренне с этим согласился. Отпустил партийных и государственных товарищей – пораскинуть мозгами, отдохнуть. И вот лишь полчаса минуло, и звонит, требует прийти. Не в рабочий кабинет, а домой. Тоже необычно. Что там у него в голове…

Квартира Молотова находилась в Кремле, и много времени для того, чтобы дойти до квартиры вождя, не требовалось. Десять-пятнадцать минут. Но идти не пришлось. Только Вячеслав Михайлович открыл дверь, как увидел Сталина. Вырос на пороге. Сам пришел, лично. Когда ж такое бывало… В прежние годы случалось, конечно. Коба попроще тогда был. Только давно, очень давно, и не вспомнить. А сейчас стоял в прихожей загадочно улыбчивый, а в руках – корзина с фруктами и бутылками. «Хванчкара» и коньяк тбилисский. Улыбка-то кривая, горькая улыбка, сардоническая.

– У меня посидим? – озадаченно спросил Вячеслав Михайлович.

Сталин качнул головой.

– С Учителем надо посоветоваться. За мной, Молотобоец. – Это прозвучало уважительно, и Вячеслав Михайлович воспрянул духом. С другой стороны, ясно стало, что разговор предстоит нелегкий.

Они долго шли разными коридорами, а потом спустились к входу в подземный тоннель, по которому члены Политбюро в дни парадов и по всяким другим торжественным поводам переходили в Мавзолей. Там в пуленепробиваемом прозрачном гробу лежал мертвый Ильич. Но вечно живой, естественно. Рядом – два кресла, специально для них со Сталиным поставлены, не иначе.

Сопровождающих не было. Точнее, были здоровенные лбы из личной охраны, но Сталин шуганул их: сами справимся, не мешайте. В корзинке полный набор присутствовал. Ножик для фруктов, штопор, коньячные и винные бокалы.

Выбрали коньяк. Ароматный напиток отливал темным золотом. Сталин посмотрел на Молотова, потом на мертвеца и чокнулся со стенкой саркофага. Вячеслав Михайлович поспешно последовал примеру вождя. Звук глухой получился, безрадостный. А иного ожидать и не следовало. Радостного чоканья с покойником не могло получиться.

– Выпьем вместе с Учителем, Молотобоец, – повелительно произнес Сталин. Отпил из своего бокала, а затем плеснул остатками коньяка на крышку гроба. – Учитель при жизни пиво предпочитал, простецкий был человек. Плоть от плоти народа. Ну, хоть сейчас что-то стоящее попробует. А ты чего ждешь? – Это уже относилось к Молотову. Вячеслав Михайлович повторно стукнул бокалом о стенку саркофага, сделал глоток. Хотел тоже оставшийся коньяк вылить на крышку гроба, но его остановил суровый взгляд Сталина. – Не спаивай Учителя – сам, всё сам, до донышка.

Молотов послушно выпил. Только сейчас, заглянув в рысьи глаза вождя, сообразил, что Сталин мертвецки пьян. Отражались в этих глазах какое-то мутное безумие, злость и еще… хотя это странно, конечно, какая-то растерянность, что ли… Внезапно стало не по себе в обществе двух мертвецов. Один мертв по-настоящему, другой – условно. Разные состояния человеческого организма, но все равно неприятно. И страшновато. Чудит Коба.