Вересковая принцесса - [23]

Обычно я гонялась за бабочками, ловила их, любовалась чудесными переливами красок на их крылышках и затем отпускала — так я могла часами носиться по пустоши; сейчас же это изменилось. Я проводила много времени в бабушкиной комнате, которая со своей старинной обстановкой, привезённой ещё из её еврейского дома, таинственно притягивала меня. Вся мебель стояла на своих местах, никакой стол или комод не был сдвинут, часы шли исправно. Илзе заменила сгоревшие наполовину свечи в светильнике на новые — чтобы не казалось, будто умершая всё ещё пребывает в своих покоях. Илзе периодически открывала какой-нибудь сундук или шкаф: полки были в основном пустые — перед своим бегством из мира бабушка выкинула всё лишнее. Зато любой исписанный листок бумаги, любой насквозь пропыленный сухой цветок становился для меня драгоценной добычей.

В одном из шкафов до сих пор висела одежда, которую бабушка, однако, никогда в Диркхофе не надевала. В один из дней Илзе извлекла оттуда чёрное шерстяное платье, распорола его и начала перешивать — в городе она научилась шить и очень этим гордилась. Я испугалась, когда она потребовала, чтобы я это примерила — платье выглядело как какая-то кираса.

— Илзе, не надо, пожалуйста! — содрогаясь, протестовала я, пытаясь вылезти из жесткого выреза, который сдавил мне горло, и одновременно втихаря пропарывая локтем шов на рукаве.

— Ты привыкнешь! — хладнокровно заявила она, продолжая шить.

Мы сидели во дворе под ветвями дуба, куда я притащила стол и пару стульев. Над верхушками деревьев нависло палящее послеполуденное солнце, но здесь, в тени, было прохладно и тихо; лишь жужжали пчёлы да изредка раздавались крики сорочат из старого гнезда. Передо мной лежала большая круглая коричневая шляпа, которую Илзе выписала для меня из города лет пять тому назад. По её указанию я спарывала сейчас со шляпы розовую ленту.

В этот момент вернулся из соседней деревни Хайнц и положил перед Илзе письмо. Когда бабушка умерла, моему отцу была отправлена телеграмма. В ответ он сообщил, что не может быть на похоронах из-за болезни. С этого момента переписка между отцом и Илзе стала довольно-таки оживлённой. Что они при этом обсуждали, я не знала — мне не показывали ни строчки; но, как я заметила, между Илзиным последним посланием и отцовским ответом, который Илзе на моих глазах сейчас читала, прошло всего каких-нибудь пять дней.

— Ничего нет! — сказала Илзе и сунула письмо в карман. — Мы едем послезавтра — и всё!

Шляпа и ножницы выпали из моих рук.

— Мы едем… — повторила я, запинаясь. — Ты собираешься с Хайнцем уехать? Вы хотите бросить меня в Диркхофе одну-одинёшеньку?

— Да уж, он остался бы в «надёжных» руках, бедный Диркхоф! — откликнулась она, и впервые со дня смерти бабушки на её лице мелькнула слабая улыбка. — Глупышка, это ты должна уехать!

Я вскочила и так резко отодвинула свой стул, что он с грохотом упал.

— Я? Куда же? — выдохнула я.

— В город, — прозвучал лаконичный ответ.

Осиянная солнцем вересковая пустошь вокруг меня и величавые шумные дубы над моей головой — всё вдруг куда-то исчезло, а перед глазами возникла ужасная тёмная задняя комната с мокрым, скудным садиком за окном.

— А зачем мне в город? — выдавила я.

— Учиться.

— Я не поеду, Илзе, так и знай! — решительно объявила я, горько глотая горючие слёзы. — Делай со мной что хочешь, но ты увидишь, что я вцеплюсь в последний момент в ворота!.. Или ты потащишь меня волоком? — Я в отчаянии стала трясти за рукав Хайнца, который застыл столбом, открывши рот. — Слышишь? Я должна уехать!.. Ты стерпишь это, Хайнц?

— Это взаправду, Илзе? — спросил он подавленно, прижав свои большие руки к сердцу.

— Ну вы поглядите на этих малых детей! Ведут себя так, будто ребёнку должны отрубить голову! — отчитала она нас, но я видела, что ей не по себе из-за моего бурного протеста. — Ты думаешь, что так может продолжаться всю жизнь, Хайнц? Что дитя как угорелое будет носиться целыми днями по пустоши, лишь под вечер возвращаясь босиком домой, с чулками и башмаками под мышкой?… Она ничего не умеет, ни в чём не разбирается, она убегает, как дикая кошка, лишь завидев незнакомое лицо!.. К чему это всё приведёт?.. Меня давно это тревожило, иной раз до бессонницы; но пока была жива бабушка, я не могла отлучиться отсюда — но теперь всё изменилось, и меня уже ничто не остановит!.. Ну будь умницей, детка! — сказала она и притянула меня к себе, как ребёнка. — Я отвезу тебя к отцу — побудь там всего два года и научись чему-нибудь толковому, ну а если тебе там совсем не понравится, возвращайся домой, в Диркхоф, и мы опять будем вместе, хорошо?

Два года! Это же целая вечность!.. Дважды зацветёт вереск, дважды улетят и прилетят журавли, а меня в Диркхофе не будет; я буду торчать в душных четырёх стенах и вязать какие-нибудь ужасные чулки; или буду упражняться в правописании и учить наизусть библейские изречения!.. Я содрогнулась, каждая жилка во мне запротестовала.

— Илзе, уж лучше закопать меня сразу на погосте! — ответила я строптиво. — Я не вернусь в ту ужасную комнату…

— Глупышка! — перебила она меня. — Ты думаешь, твой отец возит эту комнату с собой в чемодане?… Он уехал оттуда, и вообще многое изменилось — сейчас он живёт в К.