Вересковая принцесса - [22]

— Это так плохо?

— То, что она сбежала, — это, разумеется, плохо; что же касается комедиантов — я не знаю ни одного и не могу сказать, дурные они или хорошие. Надеюсь, это всё?

— Илзе, не сердись, — сказала я нерешительно, — но я ещё хотела сказать — эта Кристина так несчастна, она потеряла голос…

— Та-ак… ты нашла и прочитала письмо, Леонора? — спросила Илзе ледяным тоном.

Я не решилась ничего сказать и только молча кивнула.

— И тебе не стыдно? Ты упрекаешь меня за то, что я в тяжёлую минуту выполняю свои обязанности, и в этот же самый момент ты читаешь чужие письма, которые тебя совершенно не касаются!.. Это всё равно что воровство, понимаешь ли ты? Между прочим, я не верю ни одному слову из всей той чепухи, что она там написала! И давай закроем эту тему!

— Нет, я не могу!.. Мне её жалко! Неужели ты ей ничего не пошлёшь? Ах, Илзе, я прошу тебя!..

— Ни пфеннига!.. В ту ночь, когда она сбежала, она прихватила с собой кучу денег — больше, чем ей полагалось по наследству — и это тоже помутило бедную голову твоей бабушки…

— Бабушка её простила, Илзе!

— Бабушка простила — её мать, которая к тому же уже была при смерти; но тому, кто всё это безобразие видел годами, — тому будет нелегко простить… Ручаюсь, ты всё это письмо приняла за чистую монету!.. Да-да, она упадёт тут на колени, но не для того, чтобы умолять о прощении — ради бога, без её прощения она отлично жила вдали многие годы, и у неё всё было в порядке! — нет, ей надо денег! Драгоценные деньги! Они стоят того, чтобы ради них упасть на колени!

Как же глубоко всё это должно было её трогать, если она так резко, так горько и так долго говорила, она, которая всегда была сдержанна и молчалива!..

— А знаешь, почему твоя бабушка не терпела звона денег? — спросила она, сделав глубокий вдох. — Тебе не повредит услышать, сколько несчастий могут принести монеты, которые ты вчера увидела первый раз в жизни… Твоя бабушка была богатейшей женщиной Ганновера — её первый муж оставил ей всё своё состояние. Потом, когда она во второй раз вышла замуж — она, видимо, очень любила этого мужчину, — она принесла огромную жертву, отказавшись от своей веры: ведь еврейскую веру она не могла взять с собой в новый брак, в отличие от еврейских денег. Прошло совсем немного времени, и она поняла, что второму мужу абсолютно наплевать на её любовь, что его интересуют только её деньги! И деньги эти улетучились в кратчайшее время — он отлично умел их тратить!

— Это был мой дедушка, Илзе?

Её щёки внезапно залил густой румянец.

— Видишь, ты всё выспрашиваешь, не давая ни минуты покоя, и в результате наружу вылазят совсем уж ненужные вещи! — сказала она, решительно поднявшись. — Но я говорю тебе ещё раз: насчёт Кристины ты ко мне больше не подходи, она для меня всё равно что умерла, имей это ввиду, дитя… Тебе не надо больше думать об этой лгунье — всё это не для твоей юной головки!

Она пододвинула Хайнцу, который скорбно и молчаливо сидел на соседнем стуле, чашку и налила в неё кофе; но её взгляда он так не удостоился. Затем она вновь вернулась к колодцу. Я увидела, как она стискивает зубы, поднимая рычаг насоса, но дело должно быть сделано! Вода неутомимо лилась потоком, заполняя вёдра.

Нет, хоть Илзе всегда была права, в этом случае я не могла следовать её взглядам. Несчастная певица не шла у меня из головы. Ведь это была моя тётя! Моя тётя! Это звучало сладко и живительно, однако чересчур солидно для той очаровательной картины, которая возникла в моём воображении… И всё же — она была старше моего отца, старше сорока двух лет — фу, ужасно старая!.. Но эти мысли не помогали — моя фантазия разыгралась, разукрашивая на все лады таинственную фигуру — она же была певицей!..

С переполненным сердцем я побежала на холм и устремила взгляд на прекрасное голубое небо… Видит ли она меня оттуда, моя милая бабушка, знает ли, как я по ней тоскую? Она конечно же, не сердится, что я думаю о Кристине — она ведь её простила!..

8

Со дня смерти бабушки прошло четыре недели. Мы похоронили её на маленьком кладбище у соседней деревни. Старый добрый священник так истово молился о ниспослании мира душе усопшей, как будто она была его любимой духовной дочерью. Хайнц, казалось, забыл, что в гробу покоится крещёная, но отвергнувшая христианство еврейка — он плакал горючими слезами… На свежем холмике уже появились первые летние цветы; они легко поднимались из тёмной земли, словно светлые мечты тех, кто под нею покоится, и ясными глазами смотрели на мир. В осиротевший Диркхоф пришла самая цветущая пора; он стоял словно бы на бархатном покрывале — пустошь начала цвести, и рои пчёл, которые до сих пор кружили над полями сурепки и гречихи, теперь опьянённо жужжали над необозримыми, источающими медовые ароматы вересковыми просторами… Древняя как мир музыка пустоши вновь упоительно-убаюкивающе звучала у милого сердцу дома! В воздухе носились мои любимцы, голубые мотыльки; их было так много, как будто сияющее летнее небо разлетелось на миллионы лоскутков; над песчаными прогалинами скользили искрящиеся золотом жужелицы, а на садовые и луговые цветы садились перламутровки, адмиралы и павлиноглазки.