Верди - [24]

На премьере триумфа не было, но с каждым спектаклем успех возрастает настолько, что становится безудержным. Люди часами стоят у кассы театра «Ла Фениче», чтобы купить билет. А когда сезон кончается, «Эрнани» незамедлительно ставят в другом венецианском театре — «Сан-Бенедетто». И опера начинает свой победный путь по всей Италии — ей аплодируют во Флоренции, Риме, Милане. Публика отлично чувствует, что «Эрнани» — это новый решительный шаг вперед в развитии оперы и в творческой манере Верди. В опере столько жизни, такой напор страстей, что устоять перед ним невозможно. В ней столько счастливых находок, что она не может не поразить воображение публики.

Маэстро, как метко замечает Массимо Мила, «отказываясь от скользящей поверху мелодичности россиниевской хоровой оперы, почти оратории, открывает своим творением целую галерею характеров, которые меньше чем за десять лет вырастут в современные по звучанию образы Риголетто, Азучены и Виолетты».

Герои «Эрнани» сразу же властно заявляют о себе, многие их фразы становятся крылатыми, а их поступки образцом для подражания. Народ узнает в этой опере себя и считает ее своей. Об «Эрнани» не спорят. Опера принимается без оговорок, вся целиком. Ее поют на улицах, в остериях, во всех домах. В музыке «Эрнани» очень много юношеской свежести. Это, пожалуй, единственная опера Верди, в которой молодость бьет ключом.

«Эрнани», без сомнения, одна из самых ярких работ раннего Верди. В сложнейшем переплетении сливаются воедино любовь, смерть, жажда власти и обладания, стремление к славе. Краски мрачные и кровавые. Но есть в ее музыке и мягкость, и непосредственность, и лиризм. И еще певучесть. Певучесть поистине поразительная. Но если Доницетти и Беллини с проникновенным лиризмом пели главным образом о любви, то Верди идет дальше и совершает чудо: с таким же порывом и увлечением он выражает в музыке любое чувство, какое бы ни владело в данный момент его героями, ни таилось бы в самой сокровенной глубине души, — ненависть, ревность, жажда мести, тоска по утраченному счастью, которое уже невозможно вернуть, сожаление по чему-то, чего человек никогда не имел и не будет иметь, — все превращается в песню. В широком, легком, естественном пении Верди выражает все лучшее, что в нем есть.

В «Эрнани» использован весь обычный арсенал эпохи: бандиты, повстанцы, изгнанники, гонимый герой с бледным лицом, жестокий старец, зрелый муж, чувствующий, как уходит молодость, женщина, любви которой добиваются трое мужчин (бас, тенор и баритон), герои в ярости или в порыве любви воздевают руки. И конечно, все это происходит ночью, таинственной и зловещей ночью. В опере множество каватин, дуэтов, кабалетт, романсов, стретт, терцетов, ансамблей. Пьяве, побуждаемый композитором, не скупится на эффекты и включает в либретто буквально все, что можно, стараясь, как приказано, быть кратким и пылким. Мы видим тут полный набор ситуаций, типичных для романтической оперы, некую смесь из сказок, что рассказывают у камина, театра кукол, историй великих людей Франции, тут же персонажи авантюрных романов и стихотворений Томмазо Гросси и Джованни Берше[11]. Набор самых немыслимых страстей и характеров, высвеченных яркими огнями рампы. Этих персонажей можно было бы принять за картонных кукол, если бы не музыка Верди, не его бурная, неистощимая фантазия, которая одухотворяет их своим огнем, наполняет истинной жизнью.

Могучее, полноводное вдохновение и широкое мелодическое дыхание (поистине неистовой, дикой силы) не знает никаких границ. Так, партия «преступного Сильвы» с его запоздалой старческой любовью и мучительной ревностью, которая губит и преображает его, — это первая среди великих басовых партий Верди. Каватина Сильвы «Infelice! Е tuo credevi!» («Несчастный! А ты верил!») достигает бесконечной печали, мрачного, безысходного страдания. Инструментовка, как отмечают многие музыковеды, возможно, излишне шумная, местами даже вульгарная. Что ж, Верди не изучал музыку в Вене, его родители не музыканты, культуры у него недостаточно, он не знает (еще не знает) правил изысканного письма. Случается, что и отдает вульгарностью. В этом нет ничего удивительного. Он учился сам, слушая плохие оркестры, сомнительных исполнителей, и учителя у него были или не слишком образованные, или закосневшие в формах XVIII века и дали ему мало. Но в «Эрнани» чувствуется такая властная сила, такой ритм, такое пылкое мелодическое дыхание и такая вдохновенная фантазия, что от всей этой вульгарности не остается и следа. В этой партитуре нет никаких колебаний, компромиссов, сомнений, как нет и ни одной пустой паузы. Все четко, обнаженно и непосредственно. Вульгарность? Возможно. Но в то же время образец драматической силы, дикой приверженности к чувствам, сотрясающим музыканта и заставляющим его низвергнуть привычный фундамент, на котором держалось до сих пор здание оперы. И есть в этой опере страницы, которые по своей удивительной простоте не будут иметь равных вплоть до «Риголетто».

Говорят также, что в этой опере все схематично, все сведено к символике. Но Верди сейчас нужно именно это. Сильва, Эрнани, Эльвира, Карло оставались бы мертвыми, а не живыми людьми, не будь они охвачены этим великим огнем (причем впервые), великим вердиевским огнем бушующих страстей, огнем, страстью, которые рискуют перейти границы, доступные человеку, но именно это делает оперу неслыханно повой. «Эрнани» увлекает, волнует, не оставляет времени для критических рассуждений. Разум тут не имеет никакого значения. Здесь господствуют, как это всегда будет в самых удачных онерах Верди, только чувства, те чувства, которые меняют судьбы людей независимо от их воли. Тут Верди верит в судьбу, в пророчество, в предначертание, которые определяют судьбу человека. В «Эрнани» дает себя знать впитанный с детства взгляд на мир, тот мир, который Верди хорошо узнал в Ле Роиколе, — мир крестьян.