Вербовщик. Подлинная история легендарного нелегала Быстролетова - [72]

«Да, в конце 1931 года я был завербован Быстролетовым для шпионской работы в пользу германской разведки… [Он] предложил последовать его примеру, сказав, что уже сообщил германской разведке о моем сотрудничестве с ИНО… Не упорствуя, я дал согласие».[315]

Однако новые данные по Быстролетову попадут в Лефортово нескоро. Пока же младший лейтенант Шукшин развивает линию, начатую старшим товарищем (назначенным за усердие помощником начальника следственной части). Это его первое дело, и он очень старается. Еще недавно Федор Шукшин был самым обычным человеком – кладовщиком, помощником директора столовой, инспектором райснаба, сумел поступить на географический факультет МГУ. Комсомольский призыв в НКВД сделал его представителем власти, вершившей судьбы и ответственной за вопросы государственной важности. Быстролетов же всякий раз, когда этот розовощекий чекист допрашивал его, испытывал липкий страх: он хорошо помнил, как Шукшин валил его на пол и сидел на спине или животе, помогая Соловьеву проводить «инструментальную обработку». Дмитрию Александровичу врезалось в память, что молоток предусмотрительно обернули плотным слоем ваты, дабы сгоряча не прибить подследственного…

Шукшин получил подтверждение, что пражский союз студентов был лжесоветофильской организацией, и в дополнение выяснил:

«Для завоевания доверия со стороны советского полпредства была создана видимость преследования членов союза (высылки, обыски и т. п.) чешской политической полицией, которая действовала в контакте с руководителями русской эмиграции».

К очередному допросу ему нужно было подготовиться. Быстролетова на месяц оставили в покое. Наконец, 27 февраля младший лейтенант решил копнуть глубже: «Назовите прибывших в СССР членов Союза студентов-граждан СССР в Чехословакии». Быстролетов перечислил несколько фамилий, упомянул Штерна[316], согласившись, что тот был троцкистом. Назвал и Юревича: «Талантливый инженер, окончил вуз с наградой». Тут же последовало требование говорить правду, и Быстролетов снова сдался (вероятно, ему зачитали признания Юревича). Он подписал показания, согласно которым Юревич в Брно вел энергичную антисоветскую работу, готовил студентов к борьбе с советской властью, по приезде в Москву устроился на завод, где создал эсеровскую ячейку, а к 1936 году – уже целую шпионскую группу, охватывавшую несколько заводов. И еще: уже в Бутырской тюрьме он якобы услышал от друга, что тот планировал теракт против руководителей партии и правительства, в частности Сталина и Молотова[317].

Быстролетов совсем не сопротивлялся, припоминая, за кем из своих знакомых по Чехословакии и СССР замечал антисоветское поведение и настроения. Допрос 28 марта принес Шукшину жирный улов. Союз студентов, оказывается, работал не только на чешскую разведку. Связь с французским консульством в Праге была строго законспирирована и поддерживалась через избранных членов правления. Французам передавались «наиболее интересные и свежие материалы об СССР» и вообще «весь шпионский материал», который добывался для чехов и эсеровского центра. Прочную оборону Быстролетов держал только по двум направлениям – семья и разведка. Он настаивал, что жена ничего не знала о его контрреволюционной деятельности, и что дома никаких антисоветских разговоров он не вел:

«Жена, хотя и недостаточно, но разбиралась в положении СССР, которому она была всегда и сейчас предана».[318]

В собственноручных показаниях от 28 марта Дмитрий Александрович впервые коснулся своей службы в ИНО. Конечно же, у него был корыстный мотив: работа секретного сотрудника позволила порвать связи с эсерами, которыми он тяготился, скрыться на несколько лет и замести следы. Свою принадлежность к контрреволюционным кругам он не раскрыл «из-за шкурного страха». С резидентами ИНО у него установились вежливые, но холодные и даже слегка враждебные отношения:

«Они видели, что я беспартийный, в кадры [т. е. штатные сотрудники – И.П.] меня не берут, что по приезде в СССР я уйду из НКВД, а поэтому не подпускали меня в свою компанию… Они никогда со мной не пытались вести антисоветские разговоры, ибо я для них был чужак, не свой».

Быстролетов затеял игру на языке следствия и постарался уйти от расспросов, как была устроена разведывательная сеть в Европе и чем занимались Базаров, Порецкий, Кривицкий, Малли, Гурский. «Это были паразиты, ничего не делавшие и жившие за счет чужой работы», – хлестко лгал бывший агент Ганс, понимая, что погибшим коллегам уже всё равно, а от живых таким образом можно отвести удар. В частности, Базаров, по его словам, за 15 лет пребывания за границей не выучил ни одного иностранного языка (на самом деле знал целых пять). Резиденты якобы никогда сами не ввязывались в опасные операции и не контактировали с источниками.

«Я после увольнения не знаю никаких государственных секретов, ибо: 1) все известные мне агентурные линии были провалены или скомпрометированы и потому ликвидированы, наши сотрудники – отозваны, а аппарат – ликвидирован, так что сохранившиеся у меня сведения носят исторический, архивный характер, 2) эти сведения перестали быть государственной тайной, ибо предатели-невозвращенцы, помимо всего прочего, знали всё, что я делал и что я знаю».