Вербовщик. Подлинная история легендарного нелегала Быстролетова - [42]

«До середины 1932 года Арно считали недисциплинированным, но способным работником. Его пытались сохранить на службе, невзирая на алкоголизм, и даже предоставили отпуск для лечения. Тем временем было обнаружено исчезновение кода из сейфа в подвале ФО. Следствие отметило, между прочим, что Арно без какой-либо надобности заходил в подвал… Вскоре код обнаружился, причем как раз после очередного, не обусловленного какой-либо служебной необходимостью посещения Арно. Подозрения усилились. Заметили, что Арно, очевидно, в целях миновать контроль при входе, пользуется боковой дверью, так называемым “ходом для послов”. Ему запретили это, но через месяц он снова стал вдруг приходить ежедневно, и опять через боковой вход. Его “на всякий случай” уволили… После ноябрьского пребывания Арно в Берлине Мадам [оперативный псевдоним Люси Олдхем – И.П.] рассказала Роланду о “пропитых в три недели трех тысячах фунтов”. Теперь подозрения уже обрели конкретный характер, началось следствие… Со стола дежурного шифровальщика, как выяснилось позже, исчезла пачка телеграмм. Роланд кинулся к Арно домой, но тот уже успел уехать за границу. Это была пачка последних привезенных Арно материалов… Арно неожиданно снова стал появляться в ФО, изо дня в день, иногда два-три раза в день и даже впервые наведался в ФО ночью… В одной комнате нарочно был оставлен незапертым шкаф с бумагами; если бы Арно их взял, его бы арестовали при выходе. Было установлено, что он открывал шкаф и вынимал бумаги, но не взял их, – очевидно, заподозрив провокацию».

Когда Олдхем попытался стащить ключи от шифровальной комнаты и сделать слепки, расследование было передано в руки контрразведки.

Из рассказа миссис Олдхем следовали два важных вывода. Первый: никакого источника у Арно не было, он сам добывал материалы. Второй: англичане взяли ложный след, погрешив на Германию. Адвокат, пытавшийся вывести Мадам на откровенность, твердил, что немцы втянули ее покойного мужа в грязное дело и обокрали. Всё это означало, что работу в Лондоне можно возобновлять, но поставщика информации нужно искать заново.

«Мы отлично понимали, что можем угодить в негостеприимную обстановку (см. мои письма от начала июля с.г.) – в том случае, если бы Ванситтарт не побоялся вынести сор из избы и передал дело не в руки Роланда и другого такого же Пинкертона, а в руки специалистов из Адмиралтейства или Скотленда, – докладывал агент Ганс в Центр. – Но, по словам Роланда, такого дела ФО не помнит уже 300 лет (при тамошних порядках такое “запамятование” возможно), и Ванситтарту, видимо, было нежелательно, чтобы этот 300-летний срок пришелся на его секретарствование в 1933 году».[213]

Быстролетов угадал. Британская контрразведка после смерти Олдхема, признанной самоубийством вследствие психического расстройства, прекратила разрабатывать какие-либо версии его измены. Дело было закрыто и сдано в архив.

Но чувство вины… Чувство некоторой вины у Быстролетова осталось. И многие годы спустя в рукописи «Путешествия на край ночи» – той ее части, где описывались лондонские события, но без указания на место действия, – появился прозрачный намек:

«Когда Герман, наш чудесный источник, провалился и был нами убит…»

О том, что в смерти Олдхема он подозревал коллег из Москвы, свидетельствуют и несколько строк в его отчете:

«Мадам ничем не усложнила ситуацию. Затраченные на нее труды в значительной мере оправданы. Связь с ней сохраняется и на будущее».

Быстролетов пытался отвести вероятную угрозу от Люси Олдхем – женщины, которая ему безоговорочно верила.

* * *

Старые фотографии иногда бывают откровеннее писем и даже дневников.

Летом 1929 года, отчитавшись и получив инструкции в Москве, Дмитрий гостил у матери в Анапе. И оставил на память карточку – пляжный портрет. На этом снимке, на берегу моря, он выглядит совершенно счастливым. Он у себя дома. Полноправный гражданин своей страны. Эта улыбка – единственное свидетельство его впечатлений от пребывания на родине. Каждая редкая поездка в Советскую Россию укрепляла Быстролетова в мысли, что он выбрал верный путь. Того летнего заряда ему хватило на семь лет сложнейшей и чрезвычайно напряженной нелегальной работы.

Годом ранее Ленинград и Москву посетил весьма известный американец, не питавший особых симпатий к большевизму, – Джон Дьюи, философ-прагматист и педагог, приглашенный наркомом просвещения поделиться знаниями.

«Во мне произошла вполне определенная и полная перемена в ранее сложившихся мнениях и предубеждениях, – описывал Дьюи итоги своего знакомства с социалистической Россией. – На первый план выдвинулось ощущение огромной человеческой революции, которая принесла с собой, а точнее, сама стала гигантским взрывом жизненной силы… Здесь ощущалась жизнь, насыщенная надеждой, уверенностью, почти сверхъестественной активностью, временами наивная, а в некоторых вещах невероятно наивная, обладающая отвагой, достигающая многого… Освобожденная от груза приверженности прошлому, она пропитана энтузиазмом созидания нового мира».[214]

Этот энтузиазм перевешивал и существование секретной полиции (ОГПУ), и факты арестов и ссылок противников партии, и вездесущность государственной пропаганды, – неизбежные следствия небывалого политического переворота. Дьюи видел культурные преобразования в масштабах, каких мир еще не знал, и назвал их самым интересным из того, что сегодня имеет место на земном шаре.