Вербное воскресенье - [71]

Дорогой мистер X.

Я, как начинающая официантка, сочла своим долгом ответить на письмо, направленное Вами администрации «АВС-Инн». Ваше письмо причинило ни в чем не повинной девушке больше страданий, чем Ваше неудовольствие от не вовремя поданного супа и слишком рано унесенного с Вашего стола хлеба.

Я верю, что неопытная официантка Вас действительно обслужила неидеально. Я припоминаю, что в тот вечер она была чем-то расстроена и встревожена, но надеялась, что ее ошибки и неловкость будут встречены с пониманием, как следствие неловкости. Я и сама совершала ошибки в подобной работе. К счастью, мои клиенты относились к этому с юмором и сочувствием. Я многому научилась на тех ошибках и всего через неделю, благодаря помощи и поддержке других официанток и посетителей, чувствую себя намного увереннее и редко ошибаюсь.

Я ни секунды не сомневаюсь, что Катарина станет умелой официанткой. Вы должны понимать, что учиться обслуживать столики столь же сложно, сколь учиться жонглировать. Трудно обрести верный ритм и сохранять равновесие, но, нащупав их, закрепляешь эти навыки крепко и навсегда.

Право на ошибку есть даже у работников таких безупречных заведений, как «АВС-Инн». Официантки не роботы. Это живые люди. Вы, возможно, не понимали, что, указав имя девушки, Вы не оставили администрации иного выхода, кроме как уволить ее. Катарина осталась без работы на лето, а впереди ведь школа.

Вы представляете, как нелегко найти работу в это время? Вы знаете, с каким трудом молодежь в наши дни сводит концы с концами? Я считаю своим долгом попросить Вас дважды подумать о том, что в жизни важно, а что нет. Я надеюсь, что, тщательно обдумав мои слова, в будущем Вы постараетесь поступать гуманнее и осторожнее.

Искренне Ваша,

                       Нанетт Воннегут.

НЕПОНЯТЫЙ ДЖОНАТАН СВИФТ

Как думаете, возможно ли для человека моего положения писать плохо настолько, чтобы редактор забраковал мой текст? Да, возможно. Конечно, придется потрудиться. Поскольку в этой книге собраны плоды моего тщеславия, я решил вставить в нее один пример подобной работы. Это статья про Джонатана Свифта, которую я написал в качестве предисловия к новому изданию «Путешествий Гулливера».

Возражения издателя состояли в том, что я преподнес Свифта слишком сентиментальным, потому, видимо, что поленился детально ознакомиться с его биографией. Вот что ему так не понравилось:

«Ступай, путник, и подражай, если можешь, тому, кто мужественно боролся за дело свободы», — гласит в переводе с латыни его эпитафия. Джонатан Свифт (1667–1745), англиканский священник, сам написал так о своей длинной жизни. Он похоронен рядом с женой в дублинском соборе Святого Патрика, где служил настоятелем последние тридцать два года своей жизни. Именно в Дублине он написал «Путешествия Гулливера», книгу, которая по масштабам поспорит с любым собором. Назначение в собор Святого Патрика разочаровало его. Он надеялся получить епископство в Англии. Но, по словам исследователя его творчества Рикардо Кинтаны, случилось так, что Свифт стал «первейшим гражданином Дублина и самым патриотичным настоятелем в Ирландии». Невозможно представить, чтобы в нашем тонкокожем обидчивом обществе такой яростный сатирик стал бы настоятелем собора и уважаемой общественной фигурой.

«Путешествия Гулливера» он начал писать приблизительно в том же возрасте, что я сейчас, в пятьдесят четыре, а закончил в шестьдесят лет. Тогда он уже был широко известен как один из самых смешных и язвительных авторов своего времени и всех времен вообще. При этом идеи его работ сохраняли неизменную серьезность, поэтому я предполагаю, что «Путешествия Гулливера» можно читать как серию крайне важных проповедей, сочиненных в эпоху кризиса христианских ценностей, который все еще продолжается. Кризис, по моему мнению, заключается вот в чем: взрослые христиане больше не собираются считать себя маленькими божьими овечками.

Свифт умер до изобретения паровой машины, стального плуга или Конституции США, если на то пошло. Однако он уже знал про микроскопы, телескопы и дифференциальное исчисление, про гарвеевскую теорию циркуляции крови, ньютоновские законы движения и другие новшества. Все это заставляло подозревать, что естественный порядок вещей, загадочный и непоколебимый, на деле вдруг окажется поразительным механизмом, который можно изучать, который можно даже разбирать на части и собирать воедино. Человеческое знание постепенно обретало способности менять жизнь в таком масштабе, который раньше был доступен только армиям и природным катаклизмам. Поэтому первый гражданин Дублина решил, что нам нужно по-новому, без сантиментов, ради блага Вселенной, взглянуть на обезьян, которые вдруг посягнули на мысли такого масштаба. Вот ведь бараны!

В «Путешествиях Гулливера» Свифт ставит столь высокую планку трезвого и безжалостного взгляда на людей, что соперничать с ней может, пожалуй, только военный опыт, и то частично. Он уменьшает нас, мочится на нас, увеличивает нас и заглядывает в наши самые тошнотворные глубины, заставляет нас показывать нашу глупость и ненадежность, делает ужасно старыми. На страницах своей книги Свифт ставит над нами унизительные эксперименты, плод его богатого воображения. Что мы узнаем из этих, достойных Освенцима, экспериментов? Лишь одно, если верить герою Свифта, капитану Гулливеру: мы невероятно отвратительны. Мы точно знаем, что, слава Богу, это не мнение самого Свифта, ведь он, позволяя Гулливеру утверждать, что мы не лучше блевотины, объявляет Гулливера безумцем. Это выражается и в гулливеровском восхищении лошадьми, к которым сам Свифт не испытывал ничего, кроме спокойной симпатии. Гулливер перестал быть надежным свидетелем, каким был в первой главе.