Вербное воскресенье - [14]

Дальше в предании говорится, что Бернард поначалу увлекся театром, хотел стать художником-оформителем, но узнал, что на жизнь этим не заработаешь, и пошел в архитекторы.

Говорят, что он был счастливым, трудолюбивым и даже общительным в свои нью-йоркские годы. Но потом семья решила, что ему пора вернуться в Индианаполис и найти себе жену из приличной немецкой семьи. Он поддался давлению притяжения невероятной массы респектабельности, которую за тридцать лет набрали в американской целине его отец и мать.

Ему следовало ослушаться, обойтись без головной боли и несварения. Ему следовало остаться в Нью-Йорке.

Ему следовало поселиться в доме, в котором я сейчас живу. Тогда этот дом уже стоял.

В этом громадном, богатом, бурлящем и многоязыком мире он неизбежно нашел бы много друзей, таких же одаренных, как и он сам. В Нью-Йорке он, должно быть, много шутил, говоря о творчестве, произносил бы романтические тирады о родовых схватках при появлении на свет новых произведений искусства и так далее. Тут для него нашлась бы подходящая аудитория.

Но Бернард вернулся в Индианаполис, где занятия искусством считались подменой реальной жизни салонными развлечениями, и все, что радовало или огорчало его, все, что он ценил, было для его семьи пустым звуком. Поэтому он предпочел молчание. Он умер.

Но ведь его жена не была чужда музыке, она прекрасно пела? Да, но ее не интересовало создание новой музыки. Она была провинциальным подобием фонографа, воспроизводила мелодии Старого Света, где жили настоящие творцы, где их ценили, где они были нужны.

Возможно, он даже был гением, плодом редкой мутации.

В жизнеописании моих предков блистают одни лишь мужчины, какими бы нелюдимыми и скрытными они ни были, как бы ни тяготила их жизнь, если вспомнить о моем деде Бернарде. И тому есть свои причины.

«К сожалению, крайне мало известно о двух бабках и четырех прабабках К., — пишет дядя Джон. — Практически все, кто близко знал их, уже умерли. Они жили в Викторианскую эпоху, когда мир принадлежал мужчинам. Женщинам полагалось сидеть дома, их мало кто замечал. Они не писали мемуаров, им полагалось довольствоваться отраженной славой мужеских доблестей — самой почетной из которых считалось накопление денег.

Однако они рожали детей — дар, недоступный мужчинам. Они безупречно вели хозяйство, прививали своим чадам достойные манеры и нравственность.

Мужчины были так сильно заняты борьбой за материальное благосостояние, что на семьи у них почти не оставалось времени. Когда они успевали зачать детей, вопрос отдельный. Правда, стоит заметить, что мужчины были эмоционально и психологически настроены утвердить свое положение в новом окружении: добиться успеха, проявить себя как личность. А успех выражался в наличии денег. Богатство означало уважение.

В XIX веке мигранты из Западной Европы бежали от голода — физического и социального. Приехав в Америку, они нашли тут скатерть-самобранку Среднего Запада и принялись отъедаться. Кто кинет в них камень? Их способности, умения, их тяжкий труд позволили создать Империю. Вся слава досталась мужчинам, но их женщины, тихие, незаметные, помогли заложить ее фундамент».

Я больше не буду прерывать повествование дяди Джона, осталось описать лишь моих отца и мать.

Отец К. — Курт, старший сын Бернарда и Нанни, — очень походил на отца характером и манерами, но разительно отличался внешне. Бернард был темноволосым с залысинами бородачом, Курт же — изящным голубоглазым блондином. Длинные тонкие пальцы, золотые локоны, очень красивое лицо — впрочем, без тени женственности. Подобно отцу, Курт был художником, рисовал, писал маслом, работал с глиной. И конечно, он был зрелым, талантливым архитектором.

С 1890-го по 1898-й Курт Воннегут учился в начальной школе № 10, затем он около года посещал Шортриджскую среднюю школу, после чего его на три года отправили в Американский колледж в германский Страсбург. Это была маленькая частная школа, которую профессор Госс организовал специально для мальчиков из Америки. Хорошая школа, по образцу немецкой гимназии, со строгой дисциплиной и высокими стандартами образования. В ней Курт изучил немецкий язык и немецкие обычаи. В Страсбурге была опера и симфонический оркестр. Всю свою жизнь Курт был большим поклонником музыки, за годы учебы он хорошо освоил весь классический репертуар.

В девятнадцать лет Курт был готов к высшему образованию и поступил в Массачусетский технологический институт, где изучал архитектуру и в 1908 году получил степень бакалавра. В тот год скончался его отец. Вместе с овдовевшей матерью и сестрой Ирмой Курт уехал в Берлин, где продолжил обучение у лучших мастеров. В 1910 году он вернулся в Индианаполис и присоединился к бывшему партнеру отца, Артуру Бону, заняв должность в респектабельной фирме «Воннегут и Бон». Его карьера обещала быть успешной и безоблачной. Воннегуты были одним из самых уважаемых семейств города. И весьма богатым.

Благодаря своей красоте и безупречному поведению Курт, несколько отрешенный и разборчивый, вскоре приобрел множество друзей. Он вступил в Университетский клуб, самый элитарный мужской клуб города, который располагался тогда на углу улиц Меридиан и Мичиган. В лучших домах города Курт был желанным гостем: заботливые мамаши считали его отличной партией для своих дочерей, поэтому выбор у него был богатый. После пары лет счастливой и беззаботной жизни Курт начал ухаживать за Эдит Либер, которая была на четыре года младше его, окончила школу мисс Шипли в Брин-Мар и недавно вернулась из-за границы. На тот момент ее отец, Альберт Либер, находился на пике успеха и был одним из богатейших людей города. Он жил в прекрасной усадьбе, которая раскинулась на нескольких сотнях акров на северо-западе города, в огромном новом доме.