Вера и разум. Европейская философия и ее вклад в познание истины - [75]

Бердяев, который в целом был грамотным комментатором Священного Писания и тем самым утверждал его ценность, не удержался от отсебятины: объявил первоначалом всего сущего не Бога, а свободу, за которой уже следует Бог. Отрывать один из атрибутов Бога, каковым является свобода, от Его Личности и объявлять этот атрибут самостоятельным безликим началом – значит идти не за Христом, а за Платоном, который возводил на вершину своей пирамиды идей отвлечённое «благо». Кроме того, Бердяев прямо противоречит речению Христа «Если пребудете в слове Моём, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ии. 8, 31). Значит, Слово (Христос) первично, а свобода вторична.

Не менее еретичны и пространные рассуждения Булгакова об Иоанне Предтече и Деве Марии. На него произвёл глубокое впечатление образ «Вечной женственности», увиденный Соловьёвым, и он решил довести до конца разработку этой темы, которую сам Соловьёв так и не завершил. И сделал это весьма прямолинейно: объявил, что после Успения Дева Мария как раз и стала «Вечной женственностью» и Софией (мудростью Христа) и вошла в качестве четвёртого лица в состав Пресвятой Троицы. Резкое осуждение такой «софиологии» Церковью, к сожалению, бросило тень и на неповинного в ней Соловьёва.

Флоренский гораздо ближе держался подлинного православия. Его фундаментальная работа о Христовой Церкви «Столп и утверждение истины», по его собственным словам, есть не что иное, как изложение взглядов Афанасия Александрийского. Но изложение это чрезвычайно своеобразно и тяжеловесно. Рецензент этой работы, поданной в качестве магистерской диссертации, написал: «Читал четырнадцать дней, прочитал четырнадцать страниц. Ничего не понял, но присвоить звание магистра надо». Но у Флоренского есть вполне ясные и даже блестящие работы, которые необходимо прочитать каждому любознательному христианину, – например, «Философия культа» и «Иконостас». Флоренскому принадлежит убедительное раскрытие метафизического значения обратной перспективы в иконописании и интересные идеи, касающиеся мнимых величин в математике.

В целом же опыт русской религиозной философии Серебряного века тоже отрицателен, он учит не тому, как надо, а тому, как не надо возвращаться к Богу. Она продемонстрировала, что возвращаться к учению Христа, как-то его модернизируя, совершенно недопустимо. Что же делать? Конечно же, то, к чему смолоду призывал Владимир Соловьёв: излагать вечную истину Евангелия на языке своего поколения. Под «языком» здесь надо понимать не только литературную форму, но и подбор такой логической и фактологической аргументации, которая для этого поколения привычна, хорошо известна и убедительна. Иными словами, если философия хочет помочь человечеству выйти из кризиса, она должна смирить свою гордыню и начать сотрудничать с православным богословием. Это не только не унизит её, но, наоборот, значительно возвысит.

* * *

В наших беседах мы часто употребляли выражение «настоящая философия». Теперь можно уточнить, что под этим понималось. Это – та европейская философия, которая, подчёркнуто отмежевавшись от религии, в своём автономном плавании выловила такие секреты мироустройства, которые подтвердили, разъяснили и дополнили истину, данную в Откровении. Это, несомненно, богоугодное дело. Господь говорит человеку: «Я в общих чертах намекнул тебе, как устроен сотворённый Мною мир и чего Я хочу от тебя в этом мире, а остальное додумывай сам, пользуясь дарованными тебе Мною природными способностями». Так что настоящая философия – это в некотором роде послушание.

В качестве подлинных послушников, добросовестных ловцов истины, мы выделили четырёх мыслителей: эллина Парменида, англичанина Беркли, немца Канта и русского Соловьёва. Их результаты, взятые в совокупности, и составляют тот собственный вклад человека в познание Истины, который по Божьему изволению человек должен был сделать самостоятельно.

Парменид разгадал две великие тайны мироустройства: инверсную двухслойность мира и наличие в человеке творящей сущее силы – способности познавать и тем самым созидать. Познавая мир, человек делает его существующим. Бога у Парменида ещё нет, а сущим (существующим) признаётся только идеальное, познаваемое умозрение, о вещах же речь не идёт.

Беркли распространил творящую способность человека и на предметную действительность: человек даёт жизнь не только чистому существованию, но и бытию, то есть вещам. Логическое развитие этой идеи привело Беркли к выводу, что для полноценного существования вещей необходимо ещё одно творящее сознание – сознание вездесущего и всевидящего Бога.

Кант внёс существенную поправку в представление о творящей силе человеческого сознания: оно созидает предметную действительность не «из ничего», как у Беркли, а из таинственных «вещей в себе». Как и у Парменида, мир у него получается двухслойным, но об инверсности слоёв речь здесь не заводится, ибо Кант категорически отказывается говорить о каких-либо свойствах ноуменального слоя, то есть «вещей в себе». Тускнеет у него и идея Бога, который в соответствии с заказом протестантской цивилизации обретает чисто психологический статус («Бог в моём сердце»).