Вера Хоружая - [41]

Ответив слабой, усталой улыбкой на приветствие Сергея Притыцкого, сказала;

— Мне нужны штаб фронта и ЦК Компартии Белоруссии. Ты же знаешь Василия Захаровича Коржа. Я иду из его отряда. Ему требуются оружие, боеприпасы, медикаменты и политическая литература. За три дня все это я должна отправить в отряд и сама вернуться туда.

Встала, поправила на себе платье и твердо сказала: Идем в штаб…

Тут только Сергей заметил, в каком положении находилась Вера, отправляясь в этот трудный путь. Как можно думать о повторении всего, что она пережила? Нет, ее нельзя отпускать обратно. Еще, чего доброго, родит в дороге…

Не высказывая своих соображений, он повел Веру в штаб фронта, а потом повез и в Центральный Комитет КП Белоруссии, который находился Здесь же, недалеко.

Дела с обеспечением отряда решились очень быстро. К Коржу направили радиста для связи с Большой землей. Когда обо всем договорились, Вера вышла из здания ЦК. Сергей Притыцкий проводил ее до дома, где Вере отвели комнату.

Уже прощаясь, она не выдержала, как-то само вырвалось:

— Сережа, если бы ты знал, как мне сейчас тяжело… Ведь я потеряла мужа… тоже Сергея… — и повернувшись, торопливо пошла в комнату.

Притыцкий стоял растерянный, пораженный не столько известием о смерти ее мужа, сколько выдержкой этой удивительной женщины. Может, чрезмерная усталость, может, наступившие сумерки или какая-то другая, внутренняя причина вырвала у нее это признание. Только чувствовалось, что произнесла она его, сдерживая крик измученной души. А до сих пор молчала о своем горе. Какую же силу воли надо иметь, чтобы так держаться на людях!

На следующий день Вера пошла в ЦК Компартий Белоруссии, чтобы получить разрешение на переход линии фронта. Там ей сказали, чтобы и думать об этом не смела. Тут же ее усадили в машину и отправили в Москву, оттуда в город Скопин Рязанской области к сестре Надежде. У нее в это время жили мать и дочь Аня.

Появилась Вера в Скопине в воскресенье, в конце августа 1941 года. Во дворе играла дочь Нади. Вера с трудом узнала ее.

— Где Анечка и бабушка?

— Не знаю… Мама все скажет.

Обгоревшие на солнце щеки Веры побелели. Она плотно сжала запекшиеся губы и шагнула через порог. Вместо приветствия спросила у Нади:

— Что с Аней?

В ее голосе было столько тревоги и душевной боли, что Надя испугалась:

— Ничего, ничего, не волнуйся, все в порядке…

— Ну вот еще… Успокаиваешь… Говори!

В это время вошла мать и бросилась обнимать Веру. Но она смотрела на них встревоженным взглядом и спрашивала:

— Что с Аней? Где Аня? Да говорите же вы!

— Цела Аня, не волнуйся, пожалуйста, — успокаивала мать. — В больнице она. Скарлатину схватила по дороге.

— Идемте к ней!

Не раздеваясь, не умываясь, в выгоревшем сарафане и в старенькой, вылинявшей голубенькой крепдешиновой кофточке, в железнодорожном пиджаке, который ей дали в Гомеле, Вера с матерью пошла в больницу.

Был уже вечер. Город погрузился в темноту. Вера долго бродила под окнами больницы, прислушиваясь, не шевельнется ли ее Анечка, не заговорит ли во сне, не кашлянет ли. Но в больнице стояла мертвая тишина, и Вера направилась домой. Мать молча шла рядом, по собственному опыту знала, что такое тревога за судьбу своего ребенка.

Утром Вера снова пошла в больницу. Но в инфекционное отделение никого не пускали. Ей разрешили лишь подойти к окну палаты, в которой лежала дочь. С замиранием сердца смотрела она на свою любимицу. Аня похудела, глаза стали большими. Толкнув мальчика, стоявшего рядом с ней у окна, и показывая на Веру, девочка сказала:

— Это же моя мама…

И только потом прильнула к окну, сплюснув свой носик, и поцеловала стекло, к которому с другой стороны припали побледневшие, потрескавшиеся на ветру губы матери.

Рязанский обком партии направил Веру в Скопинский райком партии на должность заведующей парткабинетом. Там она и проработала до 5 октября 1941 года, когда у нее родился сын.

Часами, не отрываясь, смотрела она на маленькое личико сына. Вот все, что осталось от ее дорогого Сергея. Но разве этого мало? Его жизнь продолжается в этом крохотном тельце. Пройдут годы, он вырастет таким же сильным, как отец. И пусть он будет тоже Сергеем.

Потом, когда маленький Сергей был уже далеко от нее, Вера писала в серой школьной тетрадке, зачеркивая и снова надписывая, стараясь точнее выразить свои мысли и чувства:

«Какими словами можно рассказать о наслаждении, которое охватывает, переполняет все существо, когда это маленькое создание, проголодавшееся и жалостно плачущее, нетерпеливо ища, поворачивает, крутит во все стороны головку и, как птенец, раскрывает ротик. Поймав, наконец, материнскую грудь, он жадно припадает к ней маленькими губками… Я смеюсь тогда счастливым смехом, приговариваю: «Ешь, ешь, мой сыночек! Ешь, родной мой! Видишь, какой грозный вояка! Соколеночек мой…»

Но вот удовлетворен первый голод, мой сынок откидывает головку и, глядя мне в глаза, весело улыбается и что-то воркует, воркует. Мне тогда кажется, что надо мной светит не одно, а двенадцать солнц, и я, не помня себя от счастья, крепко прижимаю его к себе и целую, целую…

Я смотрю на него, не отрывая глаз, и за маленьким личиком сыночка вырастает лицо его отца. Дорогие, незабываемые воспоминания проплывают в мыслях… Мне сладко и больно…»