Вера Хоружая - [19]

— Поняла, дорогая, спасибо. Я так и скажу.

— Вот и хорошо. А теперь спи, волноваться не нужно. На суд ты должна идти бодрая, отдохнувшая, с высоко поднятой головой. Это тоже паше оружие. Пусть парод видит и знает, как коммунисты и комсомольцы смело смотрят в лицо врагу. Спокойной ночи!

— Спасибо за совет. Спокойной ночи!

Дум у Веры было много. Не давала ей покоя мысль о матери. В конце марта 1926 года она сообщила домой, что арестована. Знала, мама очень огорчится и будет плакать: ведь она так любит свою беспокойную дочь. Может, потому и любит ее чуть больше других детей. По материнским понятиям, жизнь у дочери сложилась как-то не так. Где было матери понять, что Вера сама выбрала этот путь. Надо утешить родную, чтобы не надрывалось тоской ее чуткое, отзывчивое сердце.

Воспользовавшись случаем, отправила еще одно письмо. Старалась передать в нем все свои чувства, успокоить, утешить мать:

«…обо мне, мамочка, и не думай плакать! У меня совсем не такая печальная судьба, чтобы ее надо было оплакивать. Нет, мамочка, я и теперь так же бодра, как в 1920/21 году, когда мы жили еще вместе. Ведь я же прекрасно знала, что меня ожидает, и это ни на минуту не остановило, не заставило меня даже призадуматься. Ничего, мамочка, ведь я сижу только восемь месяцев. Ну, так что ж это значит двадцать два года свободы и восемь месяцев тюрьмы? Ерунда! Все переживем. А с крепкой верой в свою правоту и с надеждой на лучшее будущее и тюрьма не тюрьма. Да к тому же я и в тюрьме не сижу без дела: много читаю, учусь — на свободе ведь не было времени читать. Помогаю учиться и другим девушкам, которые знают меньше меня, которые не могли, как я, учиться в школе»[10].

Никогда еще не читала Вера так много. За восемь месяцев проштудировала около пятидесяти серьезных книг! И время шло быстрее, хотя, конечно, не так, как до ареста. Тогда она была вольная птица — делала то, что считала необходимым и целесообразным для партии и комсомола, выполняла указания партийных органов.

Иное теперь. Везде камень: вверху, внизу, вокруг. И только маленький лоскуток голубого неба, безжалостно исполосованный черной решеткой окна. До чего же хорош он, этот клочок далекой лазури!

Тоска, словно липкая паутина, навязчиво цепляется, тянет вниз. Нет, это удел слабых духом — впадать в уныние! Если чуточку напрячь воображение, можно и среди монотонного хлюпанья дождя уловить бодрые, веселящие душу звуки, услышать мотивы любимых боевых песен. Чуточку воображения! Ведь тюремная охрана не властна над ним. А как приятно представить себя там, на воле, среди боевых друзей, за любимым делом! И жизнь силой воображения превращается в яр-кую, цветистую ткань будущего.

Помечтав, Вера словно смывала со своей души все ненужное, наносное и снова становилась веселой, развеивая своим заразительным смехом унылое настроение подруг.

«ПРОЦЕСС ТРИДЦАТИ ОДНОГО»

Пятнадцать месяцев тянулось следствие. Наконец были вручены обвинительные акты тридцати одному политическому заключенному. В них перечислялись многочисленные «преступления» и Веры Хоружей перед польским буржуазным государством.

Заранее ее перевезли в брестскую тюрьму. И вот наконец на 10 января 1927 года назначен «процесс тридцати одного». «Тридцать один» — это наиболее активные коммунисты Бреста и его округи, схваченные дефензивой по доносу провокаторов в ночь на 7 ноября 1925 года. Было арестовано около двухсот человек, но к суду привлекались только руководящие работники и активисты. Буржуазные власти боялись судить всех арестованных, ибо это показало бы массовость революционного движения.

Накануне суда Вера уже не могла заниматься. В каждом ее слове, в каждом движении чувствовалось возбуждение. Завтра начнется сражение, открытое выступление против буржуазного строя, буржуазных порядков, буржуазной идеологии. Это уже не отвлеченный теоретический спор, а битва при неравных условиях. И тем не менее ее надо принять и одержать победу над врагом, если не физическую, то моральную.

На суд вели под большим конвоем. Зверски избитых на допросах девятнадцатилетнего секретаря комсомольской организации русской школы города Бреста Мишу Будько и коммуниста Томаша Стемпеня везли на телеге.

Уже возле самой тюрьмы колонну встретили жители города. Они образовали как бы второй караул — почетный. Толпа открыто высказывала свои симпатии заключенным.

Потом жандармы стали ежедневно менять маршрут от тюрьмы до здания суда, и всякий раз им приходилось вести заключенных сквозь живой коридор толпы, из которой раздавались выкрики в честь коммунистов.

Состав суда свидетельствовал о том, что польские власти не пощадят подсудимых. Председательствовал известный белогвардеец Реут. Вся надежда была на единство и сплоченность самих заключенных.

Секретарь суда долго и монотонно читал обвинительное заключение. Подсудимые не слушали, тихо переговаривались между собой.

Начались допросы. Реут вызвал в зал заседания эксперта Снарского.

Кто-то крикнул на весь зал:

— Вон палача Снарского!

Словно электрический ток прошел по рядам. Подсудимые вскочили со своих мест.

— Вон палача! — подняв кулаки, кричала Романа Вольф («Елена»).