Вера Хоружая - [18]

— Как вы себя чувствуете, пани Корчевская? — с плохо скрываемым ехидством спросил он по-русски. Видно было, что вопрос следователя продуман заранее.

— Благодарю вас, господин офицер, за трогательную заботу о моем самочувствии, — таким же тоном ответила Вера по-польски.

— О-о, как прекрасно вы владеете польским языком! — Офицер изобразил на своем лице удивление.

— А чем язык Мицкевича и Ожешко плох?

— Да, — переходя на польский, сказал следователь, — но Мицкевич и Ожешко, как известно, были поляки, а пани, насколько мне известно, чистокровная белоруска.

— Ваша принадлежность к польской национальности, смею заметить, не мешает вам владеть русским языком. Отвечая комплиментом на комплимент, скажу, что вы им владеете неплохо. К чему бы это? Я ведь живу среди поляков и обязана знать польский язык, а вы, пожалуй, в России ни разу и не были.

На миг следователь стушевался. Напускное равнодушие как рукой сняло:

— Ну, знаете, вы просто обнаглели.

— Пан следователь, не утруждайте себя вопросами, отвечать я не буду. Это все, что вы сегодня услышали от меня.

Вера демонстративно отвернулась. С полчаса лощеный офицер тщетно пытался заставить ее говорить: и уговаривал, и запугивал, и обещал всяческую помощь и поддержку, если она скажет сущий пустяк, где была вчера.

Сжав зубы, Вера думала о своих друзьях. Кого из них схватили сегодня? Кто останется продолжать их опасные боевые дела? Как восстановятся нарушенные подпольные связи?

Много, много тяжелых, тревожных дум. От них голова наливалась свинцом. Сосредоточившись, она старалась не слушать следователя. А перед собой видела друзей, которым мысленно советовала, как избежать дальнейших провалов. Почему она все же не убереглась? Кажется, ничто не предвещало беды. Из допроса видно, что в подполье пробрался провокатор. Надо сообщить об этом на волю.

Допрос, тягостный для Веры, закончился. Протокол не был заполнен.

Монотонно проходили дни и ночи. Не добившись от Хоружей показаний, дефензива отправила ее в тюрьму и начала следствие. Неизвестно, когда оно закончится. Из этой упрямой большевички слова не вырвешь.

Тюрьма… Леденящее душу слово. Место угасания надежд. Средоточие несбыточных желаний. Мертвый дом. Каких только страшных и вместе с тем точных определений не давали ей те, кому пришлось побывать в ее мрачных застенках.

Вера давно готовилась к тому, что рано или поздно ее ждет участь заключенной. Трудно представить себе путь подпольщика, миновавшего тюрьму. Почему же она должна быть исключением?

Самое главное — не потерять связь со своей партией, со своим народом, не лишиться цели и перспективы. Все остальное не страшно.

А связь восстановилась быстро. Тюрьма была заполнена товарищами по борьбе, которые сразу узнали о ее появлении здесь.

Привели Веру в камеру, где уже сидели четырнадцать женщин и девушек.

— Меня зовут Верой…

— Ого! Одна у нас уже есть, ты будешь вторая. Есть у нас и Надежда, и Любовь. Все как положено.

— Расчудесно! Я так и знала, что у вас есть все, кроме свободы. Ну а свободу мы уж как-нибудь отвоюем, рано или поздно.

По очереди Вера обошла всех женщин, пожала руки, выслушала и постаралась запомнить имена, чтобы с первого же дня установить со всеми дружеские отношения.

— Ну что там, на воле? — набросились на нее.

Пристроив свои вещи, она начала рассказывать новости и сама пришла в такое возбуждение, что забыла и о толстых тюремных стенах, отделявших ее от внешнего мира, и о шагах часового за дверью, и о скрипучих замках с тяжелыми, массивными ключами, проскрежетавшими недавно за ее спиной.

Начались тюремные будни. Еще до ареста Веры ценой больших усилий политическим заключенным Польши удалось отвоевать право читать книги, посылать определенное количество писем родным, получать посылки. Раз в неделю были разрешены свидания. В таких условиях можно было наладить систематическую учебу в камерах.

С первого же дня Вера включилась в политическую работу. Ее избрали старшей по камере. Не откладывая, узнала, кто имеет какое образование, продумала программу занятий, составила расписание.

С менее подготовленными подругами Вера занималась политграмотой, русским языком, русской и польской литературой, математикой. Те, у кого был запас знаний, под ее руководством изучали историю партии, основы политической экономии.

День был загружен до предела. Каждое занятие требовало тщательной подготовки. С признательностью вспоминала теперь Вера преподавателей партийной школы, давших ей основы знании, научивших самостоятельно работать над книгой!

Конечно, старым багажом теперь не обойтись. Нужно самой учиться. Дорвавшись до книг, она не упускала возможности расширить свой кругозор и, когда не учила других, училась сама.

Как-то раз Вера заметила, что комсомолка Бондарь ночью не спит, ворочается, вздыхает. Тихонько встала и пошла к ней. Та услышала осторожные шаги в темноте и приподнялась.

— Лежи, лежи, — шепотом сказала Вера. — Что ты не спишь?

— Ты же знаешь, что мне вручили обвинительный акт и завтра начнется суд. Волнуюсь. Обдумываю, что буду говорить.

— Хорошо, если бы на суде ты сказала вот что: «Вы посадили нас в тюрьмы и лишили свободы. Но вместе с тем в душе нашей вы взрастили невиданный простор. Вы хотели заковать нас, но у нас выросли могучие крылья — разум, воля, мечты и стремления. Вы хотите принизить, оскорбить, уничтожить нас. Вам это не удастся, наоборот, всем этим вы навсегда уводите меня из мира жалких людей, как вы сами, из мира маленьких интересов. Об этом Горький хорошо сказал: «А вы проживете на свете, как черви слепые живут. И сказок о вас не расскажут, и песен о вас не споют». Ты поняла меня?