Вера - [73]

В детстве мисс Энтуисл, случалось, вела себя грубо. В возрасте от пяти до десяти лет она могла передразнивать, корчить рожи. Но с тех пор – никогда. Десять лет – это был крайний срок. Тогда на нее снизошли хорошие манеры, и с тех пор она их только совершенствовала. Нельзя сказать, что позже у нее не возникало ситуаций, когда она испытывала искушение забыть о манерах. Воспитанная, она существовала среди воспитанных людей; добросердечная, она везде встречала доброту. Но сейчас она чувствовала, что, если б только могла забыть о своем воспитании, она бы утешилась, попросту одернув его: «Уимисс!»

Всего одно слово. Не более. По какой-то причине ей до смерти хотелось рявкнуть «Уимисс!» без всяких там «мистер». Она была уверена, что, если б она могла вот так прямо произнести это единственное слово, она бы почувствовала себя лучше – совсем как в детстве, когда корчила рожи неприятным ей людям.

Ужасно, ужасно. Она опустила глаза, шокированная собственными мыслями, и сказала «нет» на предложение пудинга.

«Теперь совершенно понятно, – подумал Уимисс, заметив ее молчание и отказ от пудинга, – у кого Люси подцепила эту свою манеру кукситься».

Пока ужин не завершился и он не приказал подать кофе в библиотеку, не было произнесено ни слова.

– Пойду пожелаю Люси доброй ночи, – сказала, поднимаясь из-за стола мисс Энтуисл.

– Даже и не вздумайте, – заявил он.

В этот момент они уже были у выхода из столовой, и Вера смотрела на них со своей тайной улыбкой.

– Я желаю переговорить с вами в библиотеке, – сообщил Уимисс.

«Но что если я не желаю разговаривать с вами в библиотеке?» – чуть было не сорвалось с языка мисс Энтуисл, он она вспомнила о Честертон и сдержалась.

Поэтому ответила коротко:

– Хорошо.

XXXI

В библиотеке она еще не бывала. Она уже познакомилась со столовой, холлом, лестницей, спальней Люси, гостевой комнатой, рогами и гонгом. И надеялась, что уедет, библиотеку не повидав. Но этого ей сделать не дали.

В камине весело пылали дрова, но их приветливый свет был мгновенно заглушен включенным Уимиссом электрическим светом. Этот лившийся с потолка свет был настолько ярким, что мисс Энтуисл пожалела, что у нее нет солнцезащитного козырька. Жалюзи были опущены, перед окном стоял письменный стол, за которым – она хорошо помнила, что ей рассказывала Люси, – сидел и писал Эверард в тот июльский день, когда погибла Вера. Сейчас апрель, до первой годовщины того ужасного дня оставалось более трех месяцев, а он снова женат, и женат – о Господи! – именно на ее Люси. На свете столько крепких, невпечатлительных молодых женщин, столько ожесточенных сердцем вдов, столько толстокожих зрелых особ, которым всего-то и нужен, что удобный дом, и которые нисколько не возражали бы против Эверарда, потому что не любили бы его и ничего бы не чувствовали, – ну почему судьба распорядилась, чтобы это была ее Люси? Нет, он ей никак не нравится, она не может заставить себя испытывать к нему добрые чувства. Он вполне мог быть – и она надеялась, что был, – таким, как описывала его Люси: чудесным, цельным, естественным и все такое прочее, но если он ей не нравится, то какой ей толк во всех этих качествах?

Дело в том, что к тому моменту, как войти в эту библиотеку, мисс Энтуисл уже была изрядно сердита. Даже самый вежливый червячок, сказала она себе, самый благожелательный, разумный червячок, полностью сознающий, что мудрость призывает к терпению, если его слишком сильно уж терзать, все-таки разозлится на мужа своей племянницы. Как по-хамски Уимисс запретил ей подняться к Люси… Особенную досаду у мисс Энтуисл вызывало понимание своей слабой позиции – ведь она явилась в его дом без приглашения.

Уимисс, стоя на прикаминном коврике, набивал трубку. Как хорошо она знала уже и эту его позу, и эту его манеру: он точно так же набивал трубку в ее доме на Итон-террас. И разве она не была к нему добра? Разве, когда хозяйкой была она, а гостем – он, она не демонстрировала гостеприимство, не была вежливой и радушной? Нет, он ей не нравится.

Она села в кресло таких же внушительных размеров, как и сам Уимисс. На скулах ее горели два красных пятна – на самом деле они появились в самом начале ужина.

Уимисс набивал трубку, как обычно, намеренно долго, и молчал. «На самом деле он наслаждается собой, – подумала она. – Наслаждается своей злостью и тем, что может мне грубить».

– Я вас слушаю, – сказала она, почувствовав невыносимое раздражение.

– Не рекомендую разговаривать со мной подобным тоном, – ответил он, продолжая возиться с трубкой.

– Прекратите, Эверард, – сказала она, устыдившись за него, но и за себя тоже, и повторила: – Я вас слушаю.

Подали кофе.

Мисс Энтуисл от кофе отказалась. Он себе налил.

Кофе унесли.

Когда за Честертон закрылась дверь, мисс Энтуисл произнесла максимально вежливо:

– Может быть, вы все-таки скажете то, что намеревались сказать?

– Непременно. Во-первых, я приказал кэбмену приехать за вами утром, чтобы отвезти к первому поезду.

– Благодарю, Эверард. Это весьма разумно. Я уже говорила Люси, когда она сказала, что вы завтра приезжаете, что утром уеду домой.

– Это во-первых, – сказал Уимисс, не обращая внимания на ее слова и продолжая набивать трубку. – Во-вторых, я не желаю, чтобы вы встречались с Люси ни сегодня вечером, ни завтра утром.