Вера - [30]

«Они, что, собираются сбежать?» – в результате задумалась мисс Энтуисл.

Люси была бы в немалой степени шокирована и даже оскорблена, если б заметила в измученных глазах тетушки Дот промелькнувший при этой мысли лучик надежды, потому что жизнь мисс Энтуисл, до того как на Итон-террас возник мистер Уимисс, была спокойной и упорядоченной, а с его появлением превратилась в настоящий хаос. Все были ею недовольны, и у каждого были свои причины, не совпадающие с причинами всех остальных. К февралю она уже была морально истощена всем происходящим. Уимисс, в этом она была уверена, терпеть ее не мог; ее Джима больше не было; Люси, единственная родственница, так нежно любимая, с каждым днем отдалялась от нее и растворялась в Уимиссе, в том, чью физиономию она в минуты отчаяния называла про себя «рожей» – хотя при этом одергивала себя; ее маленький домик, всегда такой мирный, превратился во вселондонскую арену петушиных боев. Она уже привыкла после долгих дневных прогулок возвращаться с больными ногами домой, при этом, чем ближе становился дом, тем медленнее она шла – потому что дом был слишком мал, чтобы вмещать еще и Уимисса, встречи с которым она старалась сокращать до минимума, размышляя при этом, какое еще из обвинительных посланий друзей Джима ее ждет; ей надоело готовиться к автомобильным прогулкам по окрестностям и с трепетом ждать следующего приглашения на чай в этот кошмарный дом на Ланкастер-Гейт. «Неужели все помолвки идут таким утомительным и бурным образом?» – спрашивала она себя, но не приятельницу-оракула на Чешем-стрит, поскольку опасалась ответов. Как же хорошо, что она никогда не была помолвлена, как хорошо, что она отвечала отказом на все предложения, делавшиеся ей в молодости. Совсем недавно она встретила в омнибусе одного из этих несостоявшихся мужей – взглянув на него, она страшно обрадовалась тому, что в свое время ему отказала. Люди плохо сохраняются, думала мисс Энтуисл. Если б Люси отказала Уимиссу сейчас, как бы обрадовалась она этому, встреть его лет через десять в омнибусе.

Но, конечно, это все были размышления усталой старой девы, и ей еще доставало чувства юмора, чтобы посмеяться над собой. Что бы она ни чувствовала по отношению к Уимиссу, Люси его обожает, а если кто-то кого-то вот так обожает, думала мисс Энтуисл, единственный способ решить проблему раз и навсегда – вступить в брак. Нет, это звучит как-то слишком цинично. Она имел в виду другое: если кого-то так обожаешь, надо вступить в брак. Ах, если бы девочка вышла замуж за этого милого Тедди Тревора, он подходит ей по возрасту, так ее любит, высокий, и дом в Челси…

Да, для мисс Энтуисл это было очень несчастливое время, и ноги постоянно ныли. И хотя ее пугал этот брак, она не могла не думать, как приятно было бы снова иметь возможность спокойно посидеть. Как восхитительно тихонечко сидеть в своей опустевшей гостиной, а не снова и снова слоняться по Лондону. Как чудесно перестать уговаривать себя, что ей нравится Баттерси-парк, и набережные, и Вестминстерское аббатство. С приходом зимы она все больше и больше тосковала по своему уютному креслу у камелька и пожилым приятельницам, время от времени наведывавшимся к чаю. Она уже в том возрасте, когда сидеть приятно. И в том возрасте, когда приятно общество пожилых подружек. Ровесницы – те, которые в юности носили такие же платья, что и она, которые могли посмеяться над модными в те времена рукавами «под архиепископа» или над чьим-то слишком пышным турнюром, – с годами начинаешь тосковать по ровесникам.

Поэтому, когда Люси стала слишком уж внимательной и слишком уж нежной, когда она порой ловила на себе ее любящие взгляды, когда она не просто целовала ее, желая доброй ночи или доброго утра, а расцеловывала, когда она вскакивала и подавала ей ложечку или сахарницу, хотя ее никто об этом не просил, мисс Энтуисл воспрянула духом.

«Они, что же, собираются бежать?» – думала она, и почти надеялась на это.

XIII

Люси собиралась поступить, как ей велел Уимисс: держать все в секрете, потихоньку выбраться из дома, сразу после того, как чиновник свяжет их узами брака, отправиться за границу, и где-то с дороги, с безопасного расстояния, скажем, из Булони, отправить тетушке телеграмму или письмо с объяснениями, однако, когда накануне Люси целовала мисс Энтуисл на ночь, та вдруг отстранилась, внимательно посмотрела на племянницу и, держа ее за руки, сказала:

– Итак, завтра.

Люси онемела и залилась краской. Она смотрела на тетушку, по-дурацки приоткрыв рот: ей было страшно, одновременно она чувствовала себя очень глупо. Тетя Дот – это нечто невероятное. Если она узнала, то как? И что она собралась делать? А если не узнала, а просто спрашивает о чем-то, что было назначено на завтра, но о чем Люси по совершенно естественным причинам просто забыла? Может, к чаю должен прийти кто-то особенный?

Она ухватилась за эту мысль, как утопающий за соломинку.

– Что завтра? – переспросила она, трепеща от вины и страха.

Но тетушка не оставила места для сомнений:

– Ты выходишь замуж.

И тогда Люси, упав тетушке на грудь, разрыдалась и все рассказала, а ее чудесная, непредсказуемая, невероятная, обожаемая тетка, вместо того, чтобы расстроиться и заставить Люси чувствовать себя неблагодарной дрянью, проявила сочувствие и понимание. Они сидели на софе, обнявшись, обе в слезах, но это были сладкие слезы, потому что обе чувствовали невероятную любовь друг к другу. Мисс Энтуисл жалела только о том, что позволяла себе критиковать человека, которого ее дорогая детка так любит, а Люси жалела только о том, что у нее были секреты от дорогой тетушки, которую Уимисс почему-то так не любит. Милая, милая тетушка Дот! Сердце Люси разрывалось от благодарности, нежности и жалости – жалости, потому что она сама так невероятно счастлива, купается в любви и по сравнению с ее жизнью жизнь тетушки Дот кажется такой пустой, такой одинокой, и останется таковой до самого ее конца; в свою очередь, сердце мисс Энтуисл разрывалось от жалости к бедной Джимовой овечке, которая с таким бесстрашием, вся светясь от любви, отдавала себя в руки чужака-мужа. Конечно, вскоре он перестанет быть чужаком, а станет вполне даже хорошо знакомым мужем, но станет ли он от этого лучше? Они плакали, обменивались поцелуями, снова плакали, и каждая держала свои соображения при себе.