Венские этюды - [15]

— Придет она или не придет?

— Придет, придет… — отвечал я.

Раз он покинул свой сторожевой пост, подошел ко мне и положил лапы мне на колени. Я поцеловал его. Он как будто говорил: — Не скрывай от меня правды — я все могу перенести!

В десять часов он начал жалобно выть.

Я ему сказал: — Ты думаешь, мой друг, что мне легче? Надо уметь владеть собой!

Но он не слушал моих увещаний и продолжал жалобно выть.

«Придет она или не придет?»

«Придет, она придет»…

Он вытянулся на полу, а я сидел согнувшись на стуле. Он не выл больше, он не спускал глаз с двери, а я неподвижно смотрел в одну точку. Пробило половина двенадцатого. И она пришла. Ясная и спокойная, она вошла своей легкой, скользящей походкой и кивнула нам, ласково улыбаясь.

Пудель радостно завизжал и прыгнул ей навстречу.

А я снял с нее шелковую тальму и повесил ее на вешалку.

Потом мы сели.

— Вам было скучно? — спросила она таким тоном, как спрашивают: как вы поживаете?

Потом она сказала: — Чудно играли сегодня…

А у меня в душе какой-то голос шептал: тоска, тоска, любовь, которая льется, льется из сердца человека и животного, куда же она уходит? Где она теряется? Скопляется ли она в пространстве, как водяные капли в облаках? Как воздух насыщен водяными парами, так мир напоен любовью и тоской и сгибается под тяжестью чувств, которые тянутся, ищут и не находят души, которая могла бы их принять… Во что обращается это важное, драгоценное порождение жизни?

Любовь, тоска, тоска, которая льется, льется из сердца человека и животного, — куда ж она уходит? Где она теряется?

НА КАРУСЕЛЯХ

— Много хорошеньких девушек знаю я здесь в маленьком глухом городке — Розу, Марию, Грету, Беттину, Терезу…

«Милые создания, думаю я, как бы я хотел вам счастья в жизни — безмятежного, спокойного счастья!»

Такие ласковые чувства у меня к Розе, Марии, Грете, Беттине, Терезе…

Есть еще Анна. Ей 15 лет, она бедная, худенькая, бледная.

Вот уже пять дней, как я плачу за нее на «американских каруселях» на большом гулянье на лугу.

Она никогда не просит, она молча принимает. Иногда она с высоты благодарит меня взглядом…

Ее старшие подруги Роза, Мария, Грета, Беттина, Тереза тоже катаются на каруселях.

— Бедовая наша Анна… — говорят они.

— Я бы хотела кататься на целые 10 гульденов! — вся трепеща от удовольствия, сказала Анна раз подругам. — Они сейчас же передали мне ее слова.

— Ну, что же? — сказал я.

— Ах, вы и так уже истратили страшно много — 2 гульдена 40 крейцеров!

— Как вы это знаете?

— Я записываю… — двадцать четыре раза по десяти крейцеров.

— Зачем же это помнить?

— Так, — и она покраснела.

Сегодня я сказал ей: — Анна, давайте кататься вместе.

— О, вы не выдержите! — ответила она мне, как новичку.

Правда, это было как на море. Гигантский оркестрион звучал и ревел, как буря. Анна сидела против меня. Мы были одни в пространстве. Оркестрион ревел Мы поднимались, опускались. Качель была волной, повисшей в воздушном океане. Спускаясь, я смотрел в ее глаза. Потом я видел ее колени, подол ее белой юбки…

Я сказал: — Анна — слишком высоко?

— Нет…

Я тянул за веревку, всей тяжестью налегал на нее, мы поднимались вверх, выше, выше — вниз — вверх…

— Ах, — прошептала она, склоняясь вниз.

— Вам страшно?

— Нет.

— Анна…

Мы были как в море, в буре. Оркестрион ревел своими двадцатью и одной трубами. Вверх — вниз…

Спускаясь на землю, я сказал ей: — Аня, Анита…

— Благодарю, — ответила она мне взглядом.

— Принцесса Анна! — приветствовали ее Роза, Мария, Грета, Беттина, Тереза:

— Боже, какая ты бледная!

………………………

Много хорошеньких девушек знаю я здесь в глухом городке — Розу, Марию, Грету, Беттину, Терезу.

«Милые создания, думаю я, — если бы судьба вам подарила счастье, безбурное, мирное счастье!»

Так нежно думаю я о Розе, Марии, Грете, Беттине, Терезе…

ПЕРВОБЫТНАЯ

Ночью в кафе. Четыре часа утра.

За одним столом сидят семь ночных гуляк и, как туристы из Риги, ждут рассвета — золотой, розовой зари.

Но воздух здесь далеко не горный.

«Гуляка» — это человеческая машина, выбитая из колеи. Она начинает останавливаться на ходу, бросается направо, налево, понапрасну расходует силу, опрокидывается и лежит неподвижно, как пьяница в уличной грязи.

Эти люди сидят, пропивают гроши, говорят, говорят, похваляются и все больше пьянеют. Бьются об заклад, горячатся и ссорятся.

За другим столом сидят извозчики. Они грубы, неповоротливы и молчаливы. Очень редко, почти никогда, не разгораются их страсти. Все как бы сковано в них. Они все вымещают на лошадях. «Ну, ты, дьявол!..» Удар ногой в живот. Но дьявол сидит здесь в ресторане, или в другом месте. Бедное животное только представитель его. Все страсти срываются на лошадях.

Молодая девушка с прекрасным бледным лицом поникла над столом, за которым сидит бледный молодой человек.

— Что с вами? — спросил молодой человек и прикоснулся к ее красивой белой руке.

— Я боюсь, — сказала девушка.

— Что нужно от вас этому субъекту?

— Ничего!.. Я боюсь, что он меня побьет, когда я выйду на улицу. Я не хочу домой, я боюсь. Мне совсем не надо, чтоб меня любили. Мне нужны только деньги, хорошие платья. А он меня будет бить.

— Пойдемте со мной, — сказал молодой человек и поднялся с места.