Венская прелюдия - [6]

Улыбчивого (несмотря на голландское происхождение) и не по годам смышлёного парня тогда приметил министр иностранных дел и известный в Петербурге гастроном, граф Нессельроде. Карьера Павла Петровича устремилась вверх, чему, не стесняясь, завидовали его сослуживцы и бывшие однокурсники. Злые языки твердили, что причиной его успеха является исключительно влиятельный папенька. Не будь его, Пашка выше седьмого чина своими силами не поднялся бы. Маловаты у него пока что крылья, не оперился ещё, а ты же глянь, как взлетел. Как бы не удариться больно после падения с такой высоты!.. Младший Убри, однако, сносил эти укоры и салонные слухи стойко, как подобает потомку старинной династии дипломатов. До колких ответов завистникам и, уж тем более, дуэлей дело не доводил. Слухи отпали сами собой, а завистливые недоброжелатели изливали свою жёлчь шёпотом после того, как батюшка Павла Петровича в силу почтенного уже возраста отошёл в мир иной. Этот прискорбный, но неизбежный факт молодой дипломат пережил, как подобает, не пустив на людях ни единой слезы, сжав зубы. Единственным его желанием теперь было — заткнуть все чёрные рты своими достижениями, что он с успехом блистательно исполнил в следующие годы, которые проводил в основном то в Берлине, то в Париже.

Будучи человеком аналитического склада ума, Павел Петрович скрупулёзно, с бухгалтерской дотошностью анализировал свои взлёты и падения, после чего быстро пришёл к выводу, что корсары и аферисты абсолютно правы в своём утверждении о том, что судьба балует исключительно сильнейших. Посему, нисколько не сомневаясь в своих способностях, Убри совершенно не удивился тому факту, что однажды оказался в фаворе у самого Горчакова, который благоволил ему всю дальнейшую жизнь.

Одноклассник Пушкина, выпускник Царскосельского лицея под нумером один в своём списке, Александр Михайлович Горчаков прекрасно разбирался в людях и абы кого возле себя по службе не держал. Это покровительство светлейшего князя и стало тем самым финтом судьбы, дарованным Павлу Петровичу за его таланты. Большего от жизни он и не смел просить, потому отплачивал Горчакову бесконечной преданностью, болезненно воспринимая и принимая на свой счёт любые сторонние упрёки в адрес вице-канцлера.

Теперь же, когда светлейший князь покинул этот мир, Павел Петрович словно осиротел и впал в депрессию, немедленно сказавшуюся на качестве и количестве его работы. Во всех событиях он маниакально высматривал зависть и недоброжелательность, искал подвох, после чего, как правило, сам для себя его находил, а затем только погружался ещё глубже в свою меланхолию.

Громадные напольные часы, помещённые в лакированную башню красного дерева, гулко пробили два раза. Отработанным движением секретарь ловко изогнулся и встал со своего места так, что его кресло с подлокотниками не сдвинулось с места.

— Ваше высокопревосходительство, прошу! Господин министр ожидает вас! — Чиновник неспешно и с картинно-важным видом, как это делают дворцовые лакеи, потянул на себя ручку тяжёлой дубовой двери, открывшей Убри путь в кабинет министра.

Все двенадцать шагов до большого стола, стоявшего перед министром, Убри проделал чётким шагом человека, преисполненного сил и здоровья. Ни один мускул его лица не выдал ревматических болей, терзавших его уже несколько лет, но напряжение воли Павла Петровича оказалось напрасным — высокий ворс бордовой дорожки приглушил его шаги и министр, будто зачитавшись, обратил внимание на почтенного визитёра лишь только тогда, когда тот нарочито громко кашлянул, прерывая неловкую паузу.

— Павел Петрович, милейший! Как добрались? — Министр иностранных дел Николай Карлович Гирс жестом уставшего профессора снял маленькие круглые очки и против всякого этикета протёр глаза, пытаясь восстановить чёткость взора. — Присаживайтесь, в ногах правды нет…

Убри лёгким кивком засвидетельствовал своё почтение и присел в левое кресло, обитое зелёной кожей. В бытность Горчакова министром иностранных дел Павел Петрович всегда садился именно в это кресло. Тогда свет из окна не бил в глаза, и лицо оставалось в тени.

Оглядевшись, Павел Петрович, не бывавший в этом кабинете несколько лет, практически не заметил изменений обстановки со времён Горчакова. Справедливости ради, Александр Михайлович последние годы им не пользовался, но для себя Убри отметил, что новый министр Гирс недаром слывёт консерватором. Даже мебель не поменял.

— Долго добирался, Николай Карлович, долго… Поезда железной дороги, конечно, это по сравнению с каретами благо… Без сомнения. Но расписание составлено прескверно. В Варшаве застрял. Имел время поразмыслить… — констатировал Убри в свойственном ему загадочном тоне.

— О чём же, Павел Петрович? — Седые бакенбарды Гирса практически не шевелились, когда тот разговаривал, настолько скудной была мимика его лица. У подчинённых министра начало складываться ощущение, что их новый пучеглазый шеф экономит не только на эмоциях, но и на звуках.

— О том, что, по всей видимости, моё время пришло. Прямо чувствую, слышу позади себя поступь молодых!

Голос Убри предательским дрожанием выдал его волнение, и пальцы рук до побеления костяшек стиснули рукоятку трости.