Венская прелюдия - [42]

— Я не в твоём вкусе, Джованни? Сейчас я увидела в твоих глазах бешенство и ревность настоящего итальянца! — сказала Бриджид, немного прокашлявшись. Она тут же взяла себя в руки, отпила глоток вина и, как ни в чём не бывало, продолжила: — Должна заметить, что твоё хваленое самообладание долго меня водило за нос, но природу же не обманешь, Джованни. Я чувствую твой взгляд спиной. Он застревает у меня между лопаток, когда я ухожу в костюме Кармен в другую сторону кулис. Он раздевает меня, когда я выхожу на сцену. Он ненавидит меня, когда я принимаю цветы от поклонников… Ты любишь меня, Джованни. Но ты никогда не об этом не скажешь. Потому что тебя воспитал генерал. Ты его орудие. А клинок не должен тупиться. Ну что? Я права?

Импресарио подошёл к окну и молча наблюдал некоторое время, как по заснеженному проспекту, сопротивляясь ветру и косым порывам метели, быстро двигались немногочисленные прохожие.

— А совсем ты ополоумел, когда лорд Клиффорд приказал мне соблазнить адъютанта Лузгина. Признайся, Джованни, ведь это так? — Голос Бриджид уже звучал с хорошо различимой ноткой сочувствия.

На фоне сумеречного света, проникавшего в зал через высокое окно, округлая фигура итальянца, закутанная в большущий плед, показалась женщине недвижимой каменной глыбой, которой нипочём ни мощный прибой, ни резкие порывы ветра, ни любое землетрясение. Глыба замерла.

— Ты требуешь от меня самообладания в любой ситуации, а сам ведёшь себя как неуравновешенный юнец. Ты контролируешь каждый мой шаг, но никак не контролируешь себя. Видел бы это всё генерал!

Профиль на фоне окна не двигался.

— Ты ревнуешь, Джованни… И ты знаешь, что это чувство губительно.

Одинокий возница проехал под окнами квартиры итальянца. Снега намело уже столько, что топота копыт было абсолютно не слышно.

— Ты права, Бриджид. Отнеси этот мой взрыв на счёт дружеских переживаний. Не более. Между нами пропала искренность, вот что по-настоящему губительно. Дело — прежде всего, — промолвила глыба возле окна ровным голосом.

— Тогда и вернёмся к делу, — заметила Бриджид, после чего встала, обогнула диван и тоже подошла к окну. — Наш друг Лузгин подобрался слишком близко ко мне.

Джованни удивлённо взглянул на солистку своей оперы. До сих пор она докладывала о постоянных неудачах на этом фронте. Адъютант его высочества Великого князя Константина Николаевича подчёркнуто держал в отношениях с Бриджид дистанцию, несмотря на все её изощрённые чары.

— Капитан расследует дело о террористах. Представь? Его назначили в Третье отделение, да… И теперь он может выйти на меня. Ты даже не знаешь, о ком идёт речь… Профессор филологии. Некто Горянский. Его на днях этапируют из Одессы в Третье отделение Петербурга.

— И что? — озадаченно спросил Джованни. — Чем это тебе грозит?

— Тем, что он собирал в Одессе пожертвования для народовольцев. А меня он знает лично. Он мне деньги передавал. Наш агент в Третьем отделении утверждает, что профессора уже вывезли из тюремного замка. Он интеллигентный романтик, уверовавший в идеи своих студентов. Лузгину не понадобится много времени, чтобы его разговорить. Мне лучше уехать, Джованни. Хотя бы на время. Можно сослаться на что угодно. В конце концов — я что, не имею права тяжело заболеть и уехать лечить нервы куда-нибудь на воды?

— Нет, Бриджид. В этом нет никакой необходимости. Я всё организую. Когда привезут этого профессора в Петербург? — В голосе Джованни певица заметила те нотки уверенности, которые она так ценила в тяжёлые моменты.

— Послезавтра утром его доставят конвоем с вокзала в Третье отделение, — ответила певица.

— Можешь спокойно репетировать. Он не доставит нам неудобств… Слово даю.

Глава X. Инспектор

Глаза фаршированной стерляди имели вид блестящий, неестественно белоснежный. Её коричневатая кожа с равномерными разрезами, блестела, будто была покрыта глазурью. Каждый ломоть этого произведения искусства венчала маковка из какого-то светлого соуса, а изо рта рыбы торчала веточка зелени, напоминавшая петрушку.

— Желаете? — Услужливый официант в белом переднике уж было поднёс к блюду щипцы, чтобы разрушить всё это великолепие, но капитан Лузгин отрицательно махнул головой, подтвердив свой отказ скептической ухмылкой.

Адъютант предпочитал стерлядь варёной. В ухе. Дома. Когда в любимой громадной глиняной миске вперемежку с крупными кусками рыбы большими кусками лежит нарезанная на четвертины картошка, несколько тонко нарезанных кружочков моркови, всё это густо, плотно, сбоку свежая долька лимона, да на мясном бульоне, лучше бы — петушином, чтобы немного жирочка плавало на поверхности этого моря вкуса. Только совсем немножко. А сверху мелко порезанная зелень. И обязательно в самом конце, когда ушица уже легонько парит и источает нужный аромат, следует в неё, кипящую и такую разноцветную, водочки добавить. На котелок — пяток рюмок и можно сразу накрывать крышкой, чтобы ещё не больше пары минут потомилась, иначе зелень потемнеет. Спирт от водки быстро испарится, но вкус блюда изменится кардинально.

Леонид Павлович представил себе свой любимый котёл на треноге над едва горящим костром и кипящую в нём уху, да так ясно, что ощутил запах дымка от полена, которое он сейчас в этом кипятке погасил бы для осветления бульона.